одел свой рюкзак на плечи и ушел прочь, растаяв в темноте.

Пришло время вернуться на заправку, туда, где все это началось. Каким-то образом, я знал, что Сократ там, и что он ждет меня. С восходом Солнца, я сложил свой рюкзак и продолжил спуск.

Поход в горы занял несколько дней. Автостопом я добрался до Фресно, оттуда на 101м автобусе до Сан-Хосе, потом в Пало-Альто. Мне трудно было поверить, что я покинул свой домик пару недель назад, безнадежным «кем-то».

Я распаковал вещи и поехал в Беркли, добравшись до знакомых улиц к трем дня, задолго до начала дежурства Сократа. Я припарковал машину около Пьемонта и пошел прогуляться по кампусу. Недавно начался учебный год, и студенты были занятыми студентами. Я прошелся по Телеграф Авеню, наблюдая за продавцами магазинов, которые в совершенстве играли роли продавцов магазинов. Куда бы я ни приходил, повсюду – в магазинах тканей, в бутиках, кинотеатрах и массажных салонах – каждый человек бесподобно играл роль того, во что он верил.

Я двигался по университетскому городку, словно счастливый фантом, призрак Будды. Мне хотелось шептать людям в уши: «Очнитесь! Проснитесь! Скоро, тот человек, которым, как вы уверены, вы являетесь, умрет. Так что очнитесь сейчас и удовольствуйтесь этим знанием: В поисках – нет нужды; достижения – никуда не ведут. От них ничего не зависит, так будьте же счастливы сейчас! Поймите, Любовь – это единственная реальность мира, потому что все является одним Единым, а единственными законами есть парадокс, юмор и перемена. Проблем никогда не было, нет и не будет. Оставьте свою борьбу и отпустите свой ум, выбросите свои тревоги и растворитесь в мире. Нет нужды сопротивляться жизни; просто делайте все наилучшим образом. Откройте глаза и увидите, что вы гораздо больше, чем вам кажется. Вы есть мир, вы есть Вселенная – вы сами и другие тоже! Это чудесная Игра Господа. Пробудитесь и воскресите свой юмор. Не волнуйтесь, просто будьте счастливы. Вы уже свободны!

Я хотел сказать это всем, кто встречался на моем пути, однако, если бы я попытался это сделать, они решили бы, что у меня галлюцинации, а может быть, я даже социально опасен. Я познал мудрость молчания.

Магазины закрывались. Через пару часов, на заправке начнется дежурство Сока. Я поехал в горы, оставил машину и устроился на каменном утесе лицом к Бухте. Я смотрел на далекие огни Сан-Франциско и мост Голден Гейт. Я был способен чувствовать все: гнездящихся вокруг лесных птиц, жизнь города, объятия влюбленных, преступников за делом, социальных добровольцев, отдающих все, что они могли отдать. И я знал, что все это, все хорошее и плохое, высокое и низкое, мудрое и глупое, все являлось частью совершенной Пьесы. Все актеры играли бесподобно! И я был всем этим, каждой частичкой этого. Я созерцал этот бескрайний мир и любил его весь.

Я закрыл глаза для медитации, но тут осознал, что теперь я всегда медитировал, с широко открытыми глазами.

После полуночи я приехал на заправку; зазвенел колокольчик, возвещая о моем прибытии. Из тепло освещенного офиса, вышел мой друг, который выглядел крепким пятидесятилетним мужчиной, стройным, подтянутым и грациозным. Он обошел машину с водительской стороны и, широко улыбаясь, сказал: «Залить полный?»

«Счастье – это полный бак», – ответил я, задумываясь о том, где же я слышал это выражение раньше. Что я должен был вспомнить?

Пока Сократ закачивал бензин, я помыл окна, затем поставил машину с обратной стороны заправки и вошел в офис в последний раз. Офис стал для меня святым местом – нехарактерным храмом. В тот вечер, казалось, помещение было наэлектризовано; что-то должно было определенно произойти, но я понятия не имел, что именно.

Сократ вытащил из ящика большую тетрадь, потрескавшуюся и выцветшую от времени, и подал ее мне. В ней содержались записи, сделанные четким, ровным почерком. «Это мой журнал – записки о моей жизни, со времен моей молодости. В ней ты найдешь ответы на все свои незаданные вопросы. Теперь она твоя – это мой подарок. Я отдал тебе все, что мог. Мой труд окончен, но тебе еще предстоит много работы.

«Чего я еще не доделал?» – улыбнулся я.

«Ты будешь писать и преподавать. Ты будешь жить обыденной жизнью, учась оставаться обычным в этом беспокойном мире, которому ты, в определенном смысле, уже не принадлежишь. Оставайся обычным, и ты сможешь быть полезным для других».

Сократ поднялся со своего кресла и точно поставил на стол свою кружку рядом с моей. Я взглянул на его руку. Она светилась, сильнее, ярче, чем раньше.

«Я чувствую себя очень странно», – произнес он удивленным тоном, – «Думаю, что мне пора».

«Я могу помочь чем-нибудь?» – сказал я, думая, что у него расстройство желудка.

«Нет». Как будто, уже не замечая меня и обстановки, он двинулся к двери с надписью «Не входить», толкнул ее и скрылся за ней.

Я стал беспокоиться за него. Я чувствовал, что наш поход в горы здорово обессилил его, несмотря на это, его свечение было таким сильным, как никогда прежде. Как обычно, Сократ не укладывался в обычные схемы.

Я уселся на диван и стал смотреть на дверь, ожидая его возвращения. Я закричал сквозь закрытую дверь: «Эй, Сократ, ты сегодня светишься, как лампочка. Ты что, съел за ужином электрического угря? Я должен пригласить тебя на Рождество; ты будешь самым ярким новогодним украшением моей елки».

Мне показалось, что я увидел короткую вспышку света через нижнюю дверную щель. Так, наверное, перегоревшая лампочка осложнила ему весь процесс. «Сок, ты собрался просидеть там всю ночь? Я думал у воинов не бывает расстройств».

Прошло пять минут, еще десять. Я сидел, держа свой подаренный журнал в руках. Я позвал его, потом позвал еще раз, но ответом мне было молчание. Вдруг, я понял. Это было невозможно, но я знал, что это произошло.

Я вскочил на ноги и подбежал к двери, настолько сильно толкнув ее, что она ударилась о кафельную стену с резким металлическим звуком, который эхом отдался в пустой уборной. Я вспомнил вспышку света, несколько минут назад. Сократ, светясь, вошел в свою уборную и исчез.

Я долго простоял там, пока не услышал звон колокольчика и нетерпеливый сигнал. Я вышел и, механически, заправил машину, взяв деньги и отдав сдачу из собственного кармана. Когда я вернулся в офис, то заметил, что, выходя, не надел даже обувь. Я начал хохотать до тех пор, пока мой хохот не превратился в истерику, потом я притих. Я вернулся на диван, на старое мексиканское покрывало, уже почти истлевшее, и оглянулся: желтый, полинявший от времени коврик у орехового письменного стола, бак с питьевой водой; я смотрел на две кружки, свою и Сока, по-прежнему, стоявшие на столе, и, в последнюю