За обречённым на гибель судном из глубины мрака выступали длинные катящиеся линии чёрных волн, бесконечных, неутомимых, с причудливыми клочками пены, видневшимися там и сям на их гребнях. Каждая из них, приближаясь к широкому кругу искусственного света, казалось, увеличивалась в силе и объёме и неслась с ещё большею стремительностью, пока с рёвом и нестройным грохотом не бросалась на свою жертву. Я мог ясно видеть около десяти или двенадцати человек моряков, цеплявшихся за ванты. Когда огонь обнаружил им моё присутствие, они повернули свои бледные лица в мою сторону и умоляюще замахали руками. Я чувствовал, что моё сердце восстаёт против этих бедных, испуганных червей. Почему они желают избежать той узкой тропинки, по которой прошло всё, что было великого и благородного среди человеческого рода? Между ними был один, который интересовал меня больше, чем другие. Это был высокий человек, который стоял отдельно от других, балансируя на качающейся палубе разбитого судна, как будто он гнушался цепляться за канат или бульварк. Руки его были заложены за спину, а голова опущена на грудь, но даже в этой безнадёжной позе, во всяком его движении были видны гибкость и решительность, которые делали его мало похожим на человека, впавшего в отчаяние. Действительно, по взглядам, бросаемым им вокруг себя, я заметил, что он взвешивал всякие шансы к спасению; и хотя он часто смотрел через яростный прибой туда, где он мог видеть мою тёмную фигуру на берегу, самоуважение или какие-нибудь другие причины не позволяли ему каким-либо образом умолять меня о помощи. Он стоял мрачный, молчаливый и загадочный, смотря вниз на чёрное море и ожидая, какую участь пошлёт ему рок.

Мне казалось, что эта проблема была очень близка к своему разрешению. В то время, как я смотрел, громадная волна, поднявшаяся выше всех других и шедшая после всех, подобно погонщику, следующему за стадом, пронеслась поверх судна. Его фок-мачта сразу переломилась, и люди, которые цеплялись за ванты, были сметены подобно рою мух. Со страшным треском корабль начал раскалываться на две части в том месте, где острый хребет рифа Мэнси врезался в его киль. Одинокий человек около фок-мачты быстро перебежал через палубу и схватил белую связку, которую я заметил ещё прежде, но не мог рассмотреть. Когда он поднял её, свет упал на неё, и я увидел, что этот предмет — женщина с перекладиной, привязанной поперёк её тела и под её руками таким образом, чтобы её голова всегда поднималась над водой. Он снёс её нежно к борту судна и, казалось, говорил с ней с минуту или около того, как бы объясняя ей невозможность оставаться на корабле. Её ответ был странен. Я видел, как она решительно подняла руку и ударила его по лицу. Это, казалось, заставило его замолчать на минуту или около того, но потом он опять обратился к ней, давая ей наставления, насколько я мог понять из его движений, как она должна вести себя, когда очутится в воде. Она отшатнулась от него, но он догнал её и схватил её в свои объятия. Он нагнулся к ней на мгновение в, казалось, прижал свои губы к её лбу. Потом большая волна хлынула к борту гибнущего судна, и, нагнувшись, он положил её на вершину волны так осторожно, как кладут ребёнка в люльку. Я видел, как её белое платье развевалось среди пены гребня тёмной воды, а затем огонь стал постепенно ослабевать, и расколотый корабль и его одинокий пассажир скрылись из моих глаз.

В то время, как я наблюдал за всем этим, мужское начало взяло верх над философией, и я почувствовал безумное желание действовать. Я отбросил свой цинизм в сторону, как одежду, которую я мог надеть опять на досуге, и яростно бросился к своей лодке и вёслам. Это была дрянная посудина, но что из этого? Мог ли я, который много раз бросал нерешительный, пристальный взгляд на склянку с опиумом, теперь взвешивать шансы и отступать перед опасностью? Я стащил лодку вниз к морю с силою помешанного и спрыгнул в неё. В течение минуты или двух было под сомнением, может ли она держаться среди кипящих волн, но дюжина бешеных взмахов вёслами пронесла меня через них, с лодкой наполовину наполненной водой, но всё ещё державшейся на поверхности. Теперь я понёсся по волнам, то подымаясь вверх по широкой, чёрной груди одной волны, то опускаясь, опускаясь вниз с другой стороны до того, что, взглянув вверх, я мог видеть, как блестящая пена вокруг меня вздымается к тёмным небесам. Далеко позади себя я слышал дикие вопли старой Мэдж, которая, видя, как я отправился, без сомнения, подумала, что моё безумие внезапно усилилось. В то время, как я грёб, я смотрел через плечо до тех пор, пока наконец на поверхности большой волны, которая неслась по направлению ко мне, не различил неясные белые очертания тела женщины. Перегнувшись через борт, я схватил её, так как она неслась мимо меня, и с усилием втащил её, всю вымокшую, в лодку. Не было надобности грести назад, так как следующая волна подхватила нас и выбросила на берег. Я оттащил лодку в безопасное место, затем, подняв женщину, понёс её к дому, сопровождаемый своей экономкой, громко рассыпавшейся в поздравлениях и похвалах.

Теперь во мне наступила реакция. Я чувствовал, что моя ноша жива, так как я слышал слабое биение её сердца, когда, неся её, прижал ухо к её боку. Зная это, я бросил её возле огня, который зажгла Мэдж, так равнодушно, как если бы она была связкой прутьев. Я ни разу не посмотрел на неё, чтобы узнать, красива она или нет. В течение многих лет я мало обращал внимания на наружность женщины. Однако, лёжа в своей койке наверху, я слышал, как старуха, отогревая её, бормотала:

— О, какая девушка! О, какая красавица!

Из чего я заключил, что эта жертва кораблекрушения была и молода, и красива.

Утро после бури было тихое и солнечное. Прогуливаясь по длинной полосе прибрежного песка, я мог слышать трепетание моря. Оно волновалось и билось около рифа, но у берега журчало тихо. На берегу ни малейшего признака шхуны или какого-либо обломка разбитого корабля, и это не удивило меня, так как я знал, что в этих водах есть водоросли. Пара ширококрылых чаек носилась в воздухе над местом, где произошло кораблекрушение, словно видя много странных вещей внизу под волнами. По временам я мог слышать их хриплые крики, как будто бы они говорили друг с другом по поводу того, что видели.

Когда я вернулся с прогулки, женщина ждала меня у двери. При виде её я начал желать, чтобы я никогда не спасал её, потому что это положило конец моему уединению. Она была очень молода — самое большее девятнадцати лет, с бледным, довольно изящным лицом, золотистыми волосами, весёлыми голубыми глазами и блестящими зубами. Её красота была неземного характера: она была так бела, легка и хрупка, что