тогах с красной каймой… а этот уже и в крови… и этот. Кто-то выскочил с мечом в руке. За ним другие. «Рекс. Лигарий. Аквила. Кассий. Альбин. „Тиран мертв! Свобода!“ Мертв?! Они его убили! Цезарь, почему? За что? О, мой Цезарь…» Люди с мечами, в забрызганных кровью тогах один за другим выходили из портика. Они собрались в группку, кричали, потрясая оружием. Один из них вдруг опустил меч на плечо бежавшего мимо седого сенатора. Наверное, он хотел ударить плашмя, но меч скользнул и рассек руку старичка. Брызнула кровь. Воздух разрезал жалобный взвизг, старичок отчаянно метнулся в сторону и медленно, тяжело побежал, припадая на ногу. Антония не замечали — он стоял в стороне. Он повернулся и нетвердой походкой пошагал прочь.

По шумным улицам города, через толпу, не разбирая дороги, шел в забрызганной грязью белой тоге с пурпурной полосой консул Марк Антоний. Люди удивленно затихали и расступались перед ним. Антоний что-то неразборчиво бормотал, закрывшись ладонями. Иногда он поднимал лицо к небу и кричал: «Цезарь!» По щекам его текли слезы.

4. Марк Туллий Цицерон, 62 года, сенатор, из «новых людей»

Цицерон так и не пошел сегодня в сенат. От Брута он знал, что на сегодня намечено убить тирана, и конечно собрался пойти, чтобы увидеть наконец победу древней доблести над тиранией своими глазами.

Выходя из дома утром, он в задумчивости остановился у дверей. Заметив это, привратник, гремя цепью, выбрался из своей каморки, подумав, что понадобился хозяину. Хозяин, наклонив седую голову, стоял в воротах. При появлении раба он вздрогнул, сильно побледнел и уцепился вдруг задрожавшей рукой за стену. Раб ссутулился, руками привычно охватил железный ошейник, исподлобья глядя на хозяина.

— Иди… иди, — слабым голосом выдавил хозяин. Этот раб… как там его зовут… неожиданным появлением у порога отчего-то напомнил Цицерону о посетителях, пришедших к нему в дом много лет назад. Перед ним как наяву вновь предстал Луций Варгунтей, нервно потирающий большие белые руки, за ним — Катилина с его мрачным, насквозь пронзающим взглядом бешеных черных глаз, потом мерзко ухмыляющийся Клодий с мечом… что-то сдавило грудь… нет, сегодня он никуда не пойдет. Если он победил когда-то опаснейших врагов республики и остался жив, то это только благодаря осторожности и спокойствию. А сегодня в сенате и так будет достаточно людей… настоящих римлян, готовых убить тирана. Вот так. И дышать стало легче.

Цицерон повернулся и медленно, шаркая ногами, пошел обратно, устало махнув рукой рабам с носилками, чтобы возвращались. Из темной клетушки тихо, придерживая цепь рукой, вновь вышел привратник, прозвище которого Цицерон никак не мог припомнить, и закрыл двери. Цицерон повернулся на звук — и с облегчением хлопнул себя по лбу. Ну конечно! Раба так и звали — Привратником!

Клиентов в этот день Цицерон велел отослать, сказав, что патрон болен. Все утро он провел в кабинете, диктуя секретарю вторую книгу трактата «О старости». Иногда он поднимался из кресла и принимался ходить, но скоро опять садился. На завтрак съел несколько фиг, оставив хлеб нетронутым. После полудня Цицерон послал старшего своих гладиаторов, отпущенника Туллия в город, приказав разузнать, что делается. На улицах обычный шум неожиданно стал пропадать, и скоро стало совсем тихо. Цицерон, встав с ложа, расхаживал по атрию, рассеяно глядя на домашних. В двери постучали. Привратник открыл дверь Туллию.

— В городе тревожно, господин. Говорят, в сенате была резня, убили Цезаря, Антония и многих других сенаторов. Убийцы, говорят, с гладиаторами, сейчас в городе. На улицах никого, все прячутся по домам. Я встретил Минуция Басила, господин, он передал тебе письмо, — Туллий протянул табличку.

«Убили. Неужели?! Мало ли, что говорят. Скорее, письмо. Что там? „Басил Цицерону. Радуйся. Тиран мертв. Победа“. Победа… да, это победа. Как бьется сердце».

— Иди, Туллий. Держи людей наготове. Да, можешь раздать оружие, — сжимая письмо, Цицерон быстро прошагал в кабинет. Сел. Отмахнулся рукой от подбежавшего секретаря. «Надо ответить, надо связаться с ними. Что происходит, будут ли проскрипции? Что с Антонием, Лепидом?» — нашел чистую табличку, взял стило. Прыгающими буквами вывел:

«Цицерон Басилу привет. Поздравляю тебя; радуюсь за себя; люблю тебя; оберегаю твои дела; хочу быть любимым тобой и знать, что ты делаешь и что делается».

Что-то теплое упало на руку. Еще. «Слезы. Мои слезы. Ты постарел, Цицерон. Ты слишком стар для всего этого».

5. Клеопатра, 25 лет, царица Египта, из династии Лагидов

Одеваться и накрашиваться с утра в этот день было не нужно. Цезарь не придет. Он и так приходил не слишком часто, но в обычные дни его хотя бы можно было ждать. Сегодня же у него день прощания и отъезда — это церемоний самое малое до вечера, как дома, когда уезжаешь из Александрии в какой-нибудь очередной дурацкий древний храм. Но это понятно, простолюдинам нужны развлечения, особенно в этой их «республике», где каждый год правителю нужно ублаготворять чернь, чтобы его вновь избрали. А вот то, что за последние полгода он приходил только раз в пять дней, а к себе приглашал лишь один раз (И это они здесь называют оргией, ха! Неразбавленное вино и голые девки танцуют на столах — и все в восторге от собственной развращенности. Цезарь, правда, еще помнил, что она устраивала для него в Александрии, и заметно стеснялся собственной провинциальности), было печально. Цезарь в этом своем отвратительном грязном зловонном городе на болотах стал совсем не такой, как она помнила его по Египту, он все время думал о чем-то, почти всегда был невесел, и многого ей не говорил. Даже сын все меньше радовал его. И ему хотелось — она знала это — вырваться, бежать прочь отсюда. И вот он наконец уезжает — и ради этого можно вынести еще один день без Цезаря.

Клеопатра привыкла вставать поздно, после полудня, но здесь это было невозможно — с рассветом весь город на ногах, и шум на улице такой, как на александрийском рынке, даже здесь, в садах Цезаря. Все же полежав еще несколько часов, царица поднялась. Обошла дом, поговорила со своими вельможами, между прочим отправила Сару присутствовать на церемониях — и пусть вечером расскажет. Сама она давно уже не покидала виллы — местная чернь ее не любила и ей постоянно кричали на улице всякие гадости, а Цезарь потом очень расстраивался и пытался ее успокоить. Потом пошла к Птолемею Цезарю. Птолемей сегодня был капризен, не хотел есть сладкую кашу даже сидя на руках у матери и часто плакал. Он уже лепетал что-то по-птичьи, но еще не заговорил. Клеопатра взяла ему здесь двух местных нянек — пусть