надо вызвать психиатра…
На одном из бдений (был мой день рождения) я услышал «Баньку». Была Марина, были мои приемные родители — Тамара Федоровна Макарова и Сергей Апполинарьевич Герасимов… Сергей Апполинарьевич Володю знал мало, более того, он мне однажды сказал:
— А что это твой друг песни с матом поет?
Я говорю:
— С каким это матом? Этого не может быть!
Так вот, Герасимов услышал «Баньку» и сказал мне:
— Да, брат… Это — товар!
Для него это была высшая похвала.
— А когда началась «другая жизнь»?
— Все происходило так… Я перебазировался в деревню и с весны до осени жил там. Естественно, когда я приезжал в Москву, то другого дома, кроме Каретного, у меня не было. А зимой все развивалось по-прежнему, на Каретном… А позже, примерно с 70-71-го года мы встречались уже очень редко. Встречались случайно, но всегда продлевали эти встречи… Так было у Бэллы Ахмадулиной… Помню, однажды мы встретились в аэропорту — я встречал Жанну из Ленинграда, и этим же рейсом прилетел Володя, а его встречал Иван Дыховичный. Иван нас вез, Володя сидел впереди, а мы — сзади. А мне только что Сергей Апполинарьевич привез из Штатов газовую зажигалку — черный «Ронсон». Я чиркнул «Ронсоном»:
— Смотри, Вовчик!
Ну, а Вовчик же переживает, что у кого-то есть такая штука, а у него нет… Он отцу отовсюду привозил зажигалки, и говорит:
— Давай махнемся! Ну, давай махнемся! Ты мне — «Ронсон», а я тебе — смотри, хорошая зажигалка, на парах бензина!
А уговаривать Володя умел.
— Да ладно, бери…
— 5 последние годы жизни Высоцкого Вы встречались?
— Раза два меня находили, когда Володя умирал, умирал в буквальном смысле… Вот так я приехал на Малую Грузинскую, в квартире уже были реаниматоры… Вначале я просто выгнал несколько людей, которые там с ним пили, а в этот момент просто мешались под ногами… Володю уже привели в чувство, и один из врачей сказал мне:
— Артур, Вы должны остаться. Нельзя, чтобы Володя еще выпил. В результате мы остались втроем: со мной приехала Жанна Прохоренко — и сидели долго, очень долго. Ночь. И я вызвал одного своего друга:
— Ты останься здесь, и чтобы у Володи никого не было. Володю не бросай ни при каких обстоятельствах!
Кроме этого, приехал Бабек, — я тогда его впервые увидал. Они остались…
Мы уехали немного поспать, и когда я вернулся часов в десять утра, то понял — Володя все-таки выпил. Я говорю своему другу:
— Как же так?!
А он говорит:
— Артур, я не мог ничего сделать. Володя меня уговорил, но я его не бросил. Мы вместе поехали в валютный бар… Ты меня прости, но я не жалею… Володя столько пел! И пел новые песни…
Я страшно разозлился, но можно понять и моет друга: Володя мог уговорить, уболтать кого угодно. Кого угодно…
Я помню наш последний разговор перед его поездкой в Калининград. Он меня подробно выспрашивал про деревню, в которой я живу. Какой дом, далеко от дороги? Потом сказал, что нам надо серьезно поговорить… Если бы я знал про наркотики… Я видел у него однажды стеклянные глаза, но я же не знал… Я бы обязательно вмешался, хотя вряд ли мог что-либо сделать… Володя знал, что я ненавижу наркоманов… Они готовы на все, они в любой момент могут предать, а Володя (честь ему и хвала) никому никогда подлости не сделал.
Эти последние годы из-за своей болезни (скажем так) Володя был окружен людьми другого — особого сорта… Наверное, каждый из них был хорош для него и нужен… Но Володя отлично знал им всем цену. Все это я понял, когда познакомился с людьми, которые окружали его в последние годы. Хотя Годяева Игорька я уже знал и хорошо к нему относился. Я высоко ценю знакомство с Валерием Янк-ловичем. Считаю, что этот человек искренне любил Володю — в отличие от многих других. Он действительно помогал Володе жить и старался быть ему полезным. В нем не было стремления использовать Володю…
— 25 июля 1980 года…
— Мне позвонили утром, и часов в двенадцать я был на Малой Грузинской… Я был там все время, пока не прилетела Марина. Приходилось как-то регулировать этот громадный поток людей… Вскрытия не было, потому что все было ясно: какое сердце способно выдержать такие нагрузки?! А как было получено свидетельство о смерти, не знаю: честно говоря, это меня не касалось. Я много был с Володей эти дни — и никаких следов веревок на его руках не видел. Какая чушь! Абсолютная чушь — все эти разговоры о веревках!
На похоронах меня, как и всех, поразило громадное количество людей, которые пришли попрощаться с Володей… А еще: в очереди к театру я увидел Георгия Гречко. Он, как все, встал в эту многокилометровую очередь. Вот это человек!
Февраль — март 1988 г.