Одним словом во всех его трудах чётко прослеживалась жуткая меланхолия. И во всём ощущалось какое-то издевательство над здравым смыслом. Тем не менее, почти каждое из этих творений содержало в себе какой-нибудь неожиданный, оригинальный элемент, дававший повод для беспокойства. Иногда это было едва уловимое очарование, но и оно, как правило, не вписывалось в контекст сюжета, и, тем более, не было в состоянии выразить ход его мыслей. Так, например, в одной из работ на фоне открытой двери, ведущей в цветущий сад, отчетливо просматривалось, словно филигрань, весьма неопределенное существо в капюшоне.

— А это, что будет? — осмелился спросить юноша, совершенно не зная с чего начать разговор.

— Призраки на пороге дома — так называется эскиз, который вы сейчас рассматриваете… Это — чтобы вы лучше ориентировались.

Вы улавливаете смысл?

В углу одного из пейзажей, застывшего и весьма банального (со злаковыми полями, крестьянским домиком с кипарисом и извивающейся тропкой) была изображена маленькая черная фигурка, с развевающимися на ветру волосами.

— А тут, что у вас?

— Черт подери, да это же «знойный демон»! — воскликнул старик не то с изумлением, не то с сожалением по поводу недостаточной фантазии собеседника.

Короче говоря, через весь этот художественный хлам четкой нитью проходило (если так можно выразиться) одно единственное состояние: одиночество. Оно являлось результатом несбывшихся иллюзий, как осознанных так и не осознанных, многочисленных измен и разбитых надежд, не поддающихся какой-либо оценке.

Простите, вы не желали бы посмотреть работы посерьезнее? Как? — продолжил старик и тут же, не ожидая ответа, поднялся с кресла, включил дополнительный свет, и, бессистемно хватая полотна, отбывавшие наказание (то есть те, что были перевернуты лицевой стороной к стене), принялся судорожно закреплять их на одном из мольбертов. — Взгляните…

Это были самые разные полотна — желтые, зеленые, оранжевые, втиснутые в жгучую ядовитую палитру, и, выполненные с претензией на существование некой иллюзорной, абстрактной действительности, с повышенной экзальтацией каких-то особых атрибутов представленных на рисунках предметов. Это были краски, которые можно увидеть разве что в бреду или при сильнейшем ослеплении светом. И они не выдерживали никакой критики при сравнении (даже по самой минимальной мерке) с себе подобными.

— Ну, а теперь, — неожиданно вскричал старик, — скажите мне, пожалуйста: каким образом в моей ситуации можно привлечь внимание своих собратьев по кисти? Скажите мне это! О чем только не говорят и не дискутируют вокруг, но меня же ни одна собака даже не…

Добрый ли, злой был этот человек — я этого не знаю! Но это был художник, хотя и униженный, но преисполненный собственного достоинства. Может, даже самый большой неудачник из всех идеалистов, когда-либо живших на земле. Ошибочно или с полным на то основанием, но он считал себя незаслуженно обойденным вниманием (с чем он, кстати, никак не мог примириться, что само по себе является положительным фактом). Голос старика повысился, стал пронзительным, казалось, что он вот-вот расплачется… Как же так? Отчего всё это, если он полностью принес в жертву и свои силы, и бессонные ночи, и все свои надежды?

— Взгляните, также на это, прошу вас!

* * *

Между тем, юноша уже давно задавал себе один и тот же вопрос: «Но, где же его дочь?». И, как раз в тот момент, когда в голосе старика начали прослушиваться болезненные нотки, дверь отворилась и появилась девушка. Столь же изящная и грациозная, как и тогда, когда он увидал ее впервые, с высоко понятыми бровями и взглядом полным почти неземной нежности. Даже не взглянув на гостя, она сразу же обратилась к отцу:

— Успокойся, папа! К чему все это? Чем может помочь тебе этот синьор? К тому же, рано или поздно, но тебя обязательно оценят!

— Когда? Когда я буду уже мертв? — воскликнул старик с горечью в голосе.

Впрочем, ты права. Пожалуй, вы можете идти. Вы ведь зашли, чтобы прогуляться с моей дочерью, не правда ли? Да и вы тоже правы по-своему: она красива и умна. Не обращайте на меня внимания.

Мне больше ничего не надо. Я и этим, что вы мне уделили столько внимания, доволен сполна. Так что, торопитесь, и хорошей вам прогулки.

В результате, молодая парочка снова очутилась на улице. «Не могли бы мы зайти на минутку в кафе?» — предложил парень девушке. «Не возражаю», — ответила та.

— Вы видели? — объясняла за чашечкой кофе девушка, — вы видели, что сталось с моим отцом?… Бедняжка, что дали ему жизнь, общество? Чем они отплатили ему за все его старания и рвение? Ничем! К тому же, пожалуй, все это делалось с самых лучших побуждений. Впрочем, зачем говорить об этом, все равно ничего не изменишь. Вы только представьте себе! Как можно жить в постоянном ожидании какого-нибудь случайного человека, хотя бы незначительного знака внимания, элементарной поддержки, даже, если на это он и не имеет никакого права?! В ожидании кого-то, кто хотя бы как-то мог заинтересоваться его работой. И это, тогда, когда на его глазах, глазах беспокойных, но вовсе независтливых, ежедневно другие, ничуть не лучшие его, продвигаются вперед, утверждаются, занимают солидные позиции… Вот почему я считаю своим долгом помогать по возможности моему старенькому отцу.

Я знаю, что я привлекательна, и пользуюсь этим обстоятельством, чтобы заманить в наш дом того или иного гостя. Ведь вряд ли можно отказать во внимании старому художнику, чью дочь вы только что преследовали… Мучит ли меня совесть за столь невинное коварство? Ничуть! Скорее напротив!

Вскоре девушка вежливо попрощалась с юношей. А, что же касается юноши… То он немного погодя рассуждал про себя приблизительно так: «А разве я сам порой не двигаюсь в жизни на ощупь, не трачу энергию впустую? Разве состояние ожидания, в котором я нахожусь, до ужаса не похоже на тщетное ожидание художника, с которым, мне довелось столкнуться сегодня? И разве мне, как и этому художнику, не уготовлена столь же печальная участь?».

Кстати, среди картин, которые он только что рассматривал помимо своей воли, никак не выходил у него из ума один морской пейзаж, в котором жизнь буквально била ключом. Причем, если и била ключом, только на первый взгляд. На самом деле, какой смысл мог закладываться автором в столь загадочное сумрачное небо, и, на что намекала полная злой иронии морская зыбь и прямо-таки звериный оскал волн?