дома…

Что же теперь меня ждет? Что впереди? Известно было лишь одно: осенью, в октябре, призыв в Красную Армию. Таков был закон. Октябрь подошел очень скоро. 4 октября. 4 октября 1940 года. Повторяю потому, что тот же день, 4 октября, только семнадцать лет спустя, в моей жизни, в моей памяти остался тоже навсегда.

4 октября 1940 года группа призывников, самых разных и по виду и по настроению, погрузилась в теплушки, побросав свой немудреный багаж на дощатые нестроганые двухэтажные нары. На каждых нарах — по восемь человек, всего в вагоне нас тридцать два. Мы ехали на границу. Поняли это по тому, что сопровождали группу несколько командиров в зеленых фуражках. Но куда? — Граница велика.

Пожалуй, в тот момент, когда за отодвинутой дверью вагона растаяли контуры Москвы, я понял, что все старое — веселое и беззаботное — кончилось, что началось новое, пока еще неясное и загадочное. Шестеро суток пути — и вот Киев, потом станция Волочиск, затем Западная Украина — Тернополь, Львов.

Поздно вечером 10 октября — остановка. Вокзал. Темень. Тишина. Команда старшего: «Вылезать тихо, по одному! Не разговаривать! Не курить!» Паровоз уперся в границу. Перемышль.

Разношерстной толпой, отнюдь не по-военному, прошли мы по темным, тихим улицам города. На следующий день — все в баню. С каким трудом впервые в жизни многие из нас пытались обернуть ноги портянками, надеть сапоги. В новеньком военном обмундировании — синих галифе, гимнастерках с зелеными петлицами с малиновым кантом, серых буденовках — все стали одинаковыми, словно близнецы какой-то огромной семьи.

Итак — мы пограничники. Начались дни занятий. Мы учились охранять границу — нести трудную, опасную, почетную и интересную службу. Прошло четыре месяца пребывания в учебном батальоне. Наконец мы приняли присягу. И вот — застава. Настоящая, не учебная. Большой дом в деревушке Михайлувке. В 150 метрах от заставы река Сан — приток Вислы. Это граница. Наша граница с так называемой «зоной государственных интересов Германии».

Участок нашей заставы считался одним из спокойных. Нарушений границы почти не было. Завидовали мы, признаться, городской перемышльской заставе. Чуть не тысяча задержаний в год! Шутка сказать — по три в сутки!

Служба была очень интересной. Дозоры, секреты, винтовка-трехлинейка, два подсумка патронов, две гранаты РГД-33 в брезентовом чехле на поясе — все боевое, настоящее, не учебное. Помню, с каким восторгом смотрел я на старый пень близ дозорной тропы, в котором под отодвигавшимся куском коры было спрятано телефонное гнездо. Старший наряда вынул из чехла трубку, включил провод в гнездо и вполголоса доложил дежурному по заставе обстановку.

В памяти всплывает хвастливый мальчишеский голос:

— А знаешь, я отсюда, если нужно, могу прямо в Москву, в главный штаб позвонить! Что, не веришь? Нужно только слово условное сказать!

Из технического оснащения помимо биноклей и стереотрубы запомнилось одно устройство. Называлось оно просто: СП — секретный прибор… (СП… С этими буквами я еще встречусь на жизненных перекрестках.) А суть его была вот в чем. Металлический пруток длиной полметра, на конце прикреплена полукруглая металлическая коробочка, в ней рычажок с пружинкой. К рычажку с обеих сторон привязывались прочные куски тонкого шпагата — метров по сто. Шпагат растягивали на проволочных колышках с ушками. Дернешь за шпагат — рычажок в коробочке тихонько щелкнет и повернется вправо или влево.

Прибор этот ставили рядом с собой ночью в секрете. Щелкнуло — вот и смотри: справа или слева от тебя кто-то задел за шпагат. Может, нарушитель? Не знаю, как насчет пользы, но неприятностей этот прибор доставлял немало. Зайцы, лисы не догадывались, что им не надо натыкаться на это хитрое устройство. А развелось их на участке заставы великое множество.

Не ведаю, как сейчас, а у нас в то время закон был строжайший: если окрик «Стой!» и предупредительный выстрел не действовали и задержать нарушителя ты не можешь, открывай огонь, но только так, чтобы пули не летели на сопредельную сторону. Иначе — погранинцидент. Сами понимаете, по всей территории Западной Украины стреляных пуль было предостаточно. Так что почва для провокаций была более чем подходящая.

Но в общем обстановка на заставе в последние месяцы 1940 и в начале 1941 года была спокойной. По крайней мере, так казалось мне с моей «рядовой» точки зрения. Ведь я был просто «товарищ пограничник».

Повезло нам с напарником по наряду в одну из ночей в первых числах апреля. Задержали мы таки одного нарушителя. Вышел он на нас, я его пропустил, напарник взял на штык, как у нас говорилось, то есть окликнул вполголоса из-за куста в двух метрах от себя. Нарушитель отпрянул, как-то неуклюже попытался повернуться, но мой штык легонько коснулся его спины. А дальше — дальше все по науке, как учили. Его руки непослушно, по-ватному потянулись вверх… Неинтересное было задержание.

Остался в памяти и день 12 апреля. Не было бы того, что произошло в этот день, кто знает, были бы у меня еще 12 апреля… Эта дата вспомнится мне ровно через двадцать лет. 12 апреля 1941 года из штаба отряда на заставу пришло распоряжение откомандировать трех человек, в том числе и меня, в школу младшего комсостава.

В напряженном ритме прошел май, начался июнь — жаркий, настоящий летний. Занятия нравились, но тем не менее каждый из нас с нетерпением ждал воскресных дней, когда можно получить увольнительную в город. Ждали мы и воскресенья 22 июня, а я особенно. Родители посылочку прислали, да и фотографии в местном ателье надо было получить, отцу с матерью свой курсантский пограничный облик отправить…

22 июня. День летнего солнцестояния, как говорят астрономы. Не знаю, остановилось ли солнце в этот день. По-моему, оно должно было бы, вздрогнув, остановиться. Остановиться от ужаса…

В четыре утра курсантов словно вихрем смели с коек раздавшиеся неподалеку сильные взрывы. Не ожидая команды, выскочили на улицу. Дневальный, невозмутимо стоявший на обычном месте, ничего, кроме умозаключений: «Да это на аэродроме, там вот, рядом, учебное бомбометание было. Странно только — с санитарных самолетов бомбили», — сообщить не мог.

Кто-то спросил:

— Почему ты думаешь, что с санитарных?

— Как почему? Кресты были на крыльях.

Один из курсантов, весьма уважаемый в нашем взводе за политехническую эрудицию, несколько побледнев и почему-то начав слегка заикаться, тихо произнес:

— Ребята, если кресты на крыльях — это немецкие самолеты…

— Немецкие? Да ты что — свихнулся? С Германией у нас договор о дружбе! А еще пятерка по политзанятиям!

Началась война. Великая Отечественная. Через