- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (18) »
Пиркко Сайсио Бесчувственность. Заупокойная месса для пятерых
Pirkko Saisio: Tunnottomuus. Sielunmessu viidelle (2003) Перевод Анны СидоровойДействующие лица: Сеппо, адвокат Туула, его жена Марко, врач; сын Сеппо и Туулы Тойни, мать Сеппо Милва, фотограф
Сцена первая
Летнее утро. Во время первой сцены встает солнце. Сеппо и Марко проверяют сети. Шумит прибой. Слышно тихое пение птиц. Август.Сеппо: Твою мать! Это ж налим. Марко: Ух ты, здоровый какой! Ухи наварим… Сеппо: Ни черта ты с летнего налима не наваришь. В нем червей полно, и тиной он воняет. Марко: Давай разрежем и посмотрим. Я что-то не припомню, чтобы раньше налимы в наши сети попадались, тем более летом. Ведь, правда? Сеппо: Я за твою память ручаться не могу. Марко: Может, кофейку сварим? Или тебе водки? Сеппо: У тебя ж там подруга. Что же она не сварит нам кофе? Марко: Пусть спит. Она в отпуске. Сеппо: Ах, в отпуске? Кто ж это ее в отпуск-то отправил? Она ведь, сам говоришь «свободный художник»… Черт, как здесь все запуталось. Марко: Да брось ты эту сеть, не распутывай. Я потом посижу. Пойдем, перекусим. Сеппо: Нет уж, я сначала распутаю. Марко: Ладно, как хочешь. Сеппо: А то, что ж это за рыбак такой, который собственные сети распутать не может. Марко: А… Ну, да. Сеппо: Что «ну да»? Какая муха тебя укусила? Марко: Да так. Просто смотрю. Сеппо: А ты не смотри, а давай-ка за работу. За мной машина придет в полдвенадцатого. Смотри-ка, белоус. А вон там еще один. Вода, значит, чистая. Марко: Здесь в воде фосфатов слишком много. Так всегда бывает в местах, где много рыбы. А кислорода, наоборот, не хватает. Сеппо: Да всего там хватает… Чертов налим. Сеть по дну протащил — теперь ничем не отмоешь, разве что на автомойке выстирать. Марко: Я могу в тазике банном прокипятить. Сеппо: Если отстираешь на автомойке — сеть твоя. Марко: Хм… Стоит попробовать. Надо спросить на автомойке. Сеппо: А впрочем, можешь и в тазу кипятить. Все равно ты его уже загубил. Надо быть дураком, чтоб в тазу воду на зиму оставить! Он проржавел насквозь. Я его осенью всегда жиром свиным смазывал. Марко: Мама его маслом растительным смазала. Прошлой осенью. Сеппо: Ну вот и кипяти теперь. И сеть, и все, что хочешь. Марко: Да что с тобой такое? Сеппо: Кипяти, кипяти! Перцу добавь, для вкусу… Черт возьми, неужели так сложно понять? Марко: Да что понять-то?! Сеппо: Да все! Что меня все это раздражает… Марко: Что именно? Сеппо: Да все раздражает… пойми же ты, черт возьми… Твоя мать нагрузила меня этой своей психологией… все эти разговоры о семейных конфликтах, о межличностных отношениях, об играх, в которые кто-то и где-то там играет… Чушь!.. Хотя порой мне кажется, что ей почти удалось убедить меня в том, что это я… я во всем виноват. Марко: Виноват? О чем это ты? Сеппо: Эти ее идиотские книжки утверждают, что я потратил непростительно мало времени на сопливые игры с тобой. Оказывается, это было «драгоценнейшее» время для построения семейных отношений. Время, которого у меня тогда просто не было. А время — оно всегда должно быть… Должно было быть… Эх, где бы достать хоть чуточку времени. Хоть бы немного… Черт возьми! Скажи мне, где его продают, и я помчусь туда и встану в очередь. Я бы много заплатил, слышишь. Марко: Я все-таки тебя не понимаю… Что тебя так взбесило? Сеппо: То, что ты постоянно мне льстишь. Марко: Так, понятно. Во сколько, говоришь, приходит твоя машина? Сеппо: Ах вот ты как заговорил… В одиннадцать тридцать приедет Хейнанен. Я угощу его кофе с бутербродами, которые сам сделаю. Я уважаю народ, а потому положу на хлеб красную рыбу и веточку укропа. Хейнанен, наверное, единственный среди моих знакомых, кто и есть настоящий народ. А уважение к народу — это у меня в крови. Марко: Шквал аплодисментов! Сеппо: Хватит ерничать. Ровно в двенадцать ноль-ноль «Мерседес-Бенц» направится в аэропорт Хельсинки-Вантаа. По пути я заеду в дом престарелых проведать бабулю, а то ведь никто к ней теперь не заходит. Вот она и кричит на меня — ей ведь больше некого ругать. Да, еще заберу рубашки из прачечной. Вот ведь, до чего мы дошли. Марко: До чего дошли? Сеппо: До того, что мои рубашки стирает и гладит какой-то там сомалиец или ингерманландец. А твоя мать в свои пятьдесят три года выводит каракули на бумаге и пытается научиться отличать вот эту трещину на скале от другой такой же. Свет, видите ли, преломляется в этой несколько иным образом, чем в той. И если я никакой разницы не нахожу, то это означает, что я не способен уловить нюансы. В этих двух трещинах, якобы, отражается вся суть мироздания. Как это называется? Милва: (выходит в халате, заспанная) Метафора. Сеппо: Именно. Доброе утро. А денежки между тем уходят. Милва: Куда уходят? Сеппо: На оплату курсов и красное вино. Понимаю, искусство — дело такое, богемное. Милва: Я поставила воду для кофе. Что это? Налим? Пойду окунусь. (уходит) Сеппо: Крепко сложена. Марко: Нравится? Сеппо: Крупная. Марко: По твоему, слишком? Сеппо: Да Бог ты мой, радуйся, пока есть. Марко: Что ты имеешь в виду? Сеппо: Что-что? Широкие плечи, сзади чуток смахивает на мужика. Она что, голая пойдет купаться? Марко: Да. А что? Соседи еще спят. А хотя бы и не спали… Сеппо: Нет, конечно, пусть идет. Марко: Пусть. Сеппо: Пусть, пусть. Марко: Пусть. Да чего ты? Сеппо: У меня руки онемели. Марко: Как это онемели? Ты можешь пошевелить пальцами? Сеппо: Могу, конечно. Могу. А что? Марко: Покажи. Сеппо: Что? Марко: Покажи. Сеппо: Ну, что? Вот, смотри. Марко: Так…Чувствуешь покалывание? Они вообще что-нибудь чувствуют? У тебя в последнее время предметы из рук не падают? Сеппо: Ой, вот только не надо строить из себя доктора. Марко: Слышишь — кто это поет? Кроншнеп? Грустный голос… Сеппо: Пальцы-то чувствуют. В том смысле, что если горячо, то чувствую, что горячо…. что предмет горячий. Понимаешь? Пальцы жжет, если поднести руки к огню, и они зябнут, если опустить их в прорубь, с этим все в порядке. Но я ничего не ощущаю. Дотрагиваюсь до женщины, и только умом понимаю, что это кожа. Марко: Кроншнеп — перелетная птица? Сеппо: Кожа похожа на резину. Все предметы, когда до них дотрагиваешься, похожи на резину
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (18) »