…Господи… спасибо, большое спасибо… — затараторю я, — нет, не стоит, я их запомнил… что вы говорите?.. Вы позвоните еще завтра, и мы все уточним? Хорошо, как вам будет угодно… я много слышал об этом человеке… да, до свидания…
Я положу трубку; Дарья, обернувшись от портрета, сразу заметит мое оживление и спросит, что случилось.
— Мне только что предложили гастрольное турне!
— Что?..
— Да, да, ты не ослышалась.
— По стране?
— Нет, за границу, в Европу. Поверить не могу!
Еще минуту или две она, скорее всего, будет расспрашивать меня о моих планах, а потом, когда начнет осознавать, что я собираюсь бросить ее, не на шутку заведется.
— Ты лжешь, ты лжешь, ты лжешь!.. Ты же совершенно бездарный пианист! Куда тебе дальше учителя музыки?..
— Я запомню эти слова!
Мы поссоримся, но на сей раз я буду непреклонен, и у нее, в конце концов, не останется сил — мало того, что она все их выплакала к концу дня, — Дарья почувствует утрату своей власти надо мной. Когда последний выпад в мой адрес захлебнется и она трагически замрет на самой середине гостиной, мне, должно быть, придет в голову, насколько она в этот момент красива — несмотря ни на что! Неужели не было, никогда не было между нами ни капли любви? Неужели все это только расчет, наш и всей нашей жизни? Почему мы так и не завели детей? Почему не можем навсегда уничтожить непонимание и жить счастливо до конца дней?..
Я отвернусь и подойду к инструменту, а когда сяду за него, услышу ее тихий шепот:
— Нет… не смей играть… — и догадаюсь, что теперь у нее слезы на глазах.
Так она шептала, что любит меня, во время нашего медового месяца.
Я осторожно дотронусь до клавиш, и по гостиной поплывут первые звуки «Печальной звезды».
— Нет… нет… зачем ты так?.. — еще тише, тише… и когда придет время вступить сольной партии, Дарья лишь опустит голову и молча станет подниматься по лестнице… скрипнет вторая ступенька… она взойдет на балкон и скроется за дверью своей комнаты… навсегда…
Я доиграю, подожду минуты две, подойду к телефону и наберу номер собственного дома, в котором нахожусь. Длинные гудки, а затем я услышу в трубке собственный голос:
— Алло…
— Григорий Белиловский?
Последует утвердительный ответ. Я сообщу, что его, как очень талантливого пианиста, приглашают на сногсшибательные гастроли по Европе: Лондон, Париж, Берлин, — и все это только начало. То, о чем я всегда мечтал, и чему так и не суждено было сбыться. Я опишу это в таких пестрых, блестящих, светозарных красках, что у него — у меня самого — разыграется воображение, и в ответ я услышу лишь смущенный, с трудом от охватившего восторга способный выговаривать слова голос:
— Господи… спасибо, большое спасибо… — как много хочется сказать этому голосу, а наружу вылетают лишь избитые слова благодарности. Или все это самообман от и до? Я спланировал каждую нотку?
Я скажу, что могу повторить города, в которых предстоит выступать.
— Нет, не стоит, я их запомнил… что вы говорите?.. Вы позвоните еще завтра, и мы все уточним?
— Да, — отвечу я и прибавлю, что следует явиться во Дворец культуры и переговорить с Федором Сергеевичем М. — это меценат, финансирующий гастроли.
— Хорошо, как вам будет угодно… Я много слышал об этом человеке.
Мы попрощаемся, я положу трубку, и телефонный провод замкнется на Дарьиной шее…»