здоровьем. Из тех, кто никогда не идет посередине тротуара и всегда уступает дорогу другим. Походка у него немного неровная из-за раны, которую он получил в первую мировую… Нет, я понятия не имею, куда они могут идти, только я не думаю, что они вместе. По-моему, мальчику угрожает опасность.
К тому времени, как Лекёр кончил говорить, инспектор Сэлар уже пришел, ему и идти-то было — завернуть за угол с набережной Орфевр. Вид у него был импозантный, особенно в этом его просторном пальто. Широким движением руки он приветствовал троих дежурных, а затем, схватив стул так, словно это был пук соломы, развернул его и тяжело сел. — Что мальчик? — осведомился он наконец, не сводя с Лекёра внимательных глаз. — Не понимаю, почему он перестал нас вызывать. — Вызывать? — Ну, словом, привлекать наше внимание. — Но зачем ему вызывать нас и — молчать? — Предположим, его преследовали. Или он преследовал кого-нибудь. — Я понимаю, что вы имеете в виду… Послушайте, Лекёр, ваш брат, у него что — денежные затруднения? — Он живет бедно, это верно. — И все? — Три месяца назад он потерял работу. — Какую работу? — Он был линотипистом в «Ла Пресс» на улице Круассан. Работал в ночную смену. Он всегда работал по ночам. Это у нас фамильное… — Как случилось, что он лишился работы? — Я предполагаю, что он с кем-то повздорил. — Он женат? — Его жена умерла через два года после того, как они поженились, оставив его с десятимесячным ребенком. — Он его сам воспитал? — Сам, все сам. Прямо перед глазами у меня стоит, как он купает мальчонку, меняет ему пеленки, греет молоко… — Это все не объясняет, почему он ссорится с людьми. — Верно. Только словами это очень трудно выразить.
— Раздражителен? — Не совсем. Вся штука… — Что? — Дело в том, что он никогда не жил, как все. — Считаете ли вы, что он был способен убить эту старуху? Инспектор пыхнул трубкой. Слышно было, как ходят в комнате наверху. Двое копались в своих бумагах, делая вид, что не слушают разговора Лекёра с инспектором. — Она была его тещей, — вздохнул Лекёр. — Вы все равно бы это узнали. — Они не ладили? — Она его ненавидела. — Почему? — Считала его виноватым в смерти дочери. Похоже, что ее можно было спасти, если бы операцию сделали вовремя. Брат был не виноват. Врачи в больнице отказались ее принять. Какие-то идиотские придирки по поводу того, что у нее бумаги были не в порядке. Но мадам Файе считала, что во всем виноват Оливье. — Они виделись? — Разве только когда встречались на улице, да и тогда они не разговаривали. — А мальчик знал? — Что она была его бабушкой? Не думаю. — Вы полагаете, отец ему никогда ничего не говорил? — Алло!.. Да. Инспектор здесь. Не отходите. Он передал трубку Сэлару. — Это Жанвье. Положив трубку, инспектор проворчал: — Доктор Поль утверждает, что преступление было совершено между пятью и половиной шестого утра. — Они нашли орудие убийства? — Нет. Это мог быть молоток. А еще более вероятно — кусок свинцовой трубы или что-нибудь в этом роде. — Деньги нашли? — Только кошелек, в нем немного мелочи и ее удостоверение личности. Скажите-ка, Лекёр, вы знали, что она дает деньги под залог? — Да. Знал. — И еще вы говорили мне, что брат ваш остался без работы?
— Да. — Консьержка этого не знала… — Мальчик тоже не знал. Ради мальчика-то он и не распространялся об этом. — Вы отдаете себе отчет, на какие мысли это наводит? — Да. — Вы и сами об этом подумали? — Нет. — Потому что он ваш брат? — Нет. — Сколько времени прошло с тех пор, как этот убийца начал орудовать? Девять недель, не так ли? Не спеша Лекёр проглядел колонки в своей книжке. — Да. Чуть больше девяти. Первый случай был двадцатого октября, в районе Эпинетт. — Вы говорите, что ваш брат не сообщил сынишке, что он безработный… Значит ли это, что по вечерам он по-прежнему уходил из дому, как будто шел на работу? — Да. Он и думать боялся сказать ему об этом. Понимаете… Это трудно объяснить. Он души не чаял в мальчике. Сын — это для него все, ради чего стоит жить. Он для него стряпал, укладывал его в постель перед уходом и будил по утрам… — Это не объясняет, почему он не мог ему сказать. — Для него непереносима была мысль, что в глазах ребенка он будет выглядеть неудачником. — Но чем же он занимался по ночам? — Перехватывал случайную работу. Когда с ним случался один из его приступов… — Приступов чего? — Астмы… Его схватывало время от времени… Тогда он отлеживался где-нибудь на вокзале, в зале ожидания. Однажды мы с ним так целую ночь просидели, все говорили… — А теперь предположим, что мальчик проснулся сегодня рано утром и увидел отца в окне комнаты мадам Файе. — Окна замерзли. — Вряд ли, если окно было открыто. Множество людей спит с открытыми окнами, даже в самые холода. — К брату это не относится. Он всегда мерз. И он слишком беден, чтобы транжирить тепло. — Ну, что касается окна его комнаты, мальчику стоило лишь процарапать изморозь ногтями. Когда я был мальчишкой… — Да. Мне тоже приводилось… Но дело-то все в том — было ли открыто окно у старухи? — Оно было открыто, и в спальне горел свет. — Я все думаю: куда же мог уйти Франсуа? — Мальчик? То, что он все время возвращался к мальчишке, удивляло и даже несколько приводило в замешательство. Положение, вне всякого сомнения, было запутанным и запутывалось еще больше по мере того, как Андрэ Лекёр в своей спокойной манере сообщал инспектору самые что ни на есть компрометирующие детали о своем брате. — Когда он вернулся сегодня утром, — снова начал Сэлар, — он принес с собой несколько свертков. Вы понимаете, что… — Но ведь это же рождество. — Верно. Однако чтобы купить курицу, торт и этот новый радиоприемник, ему нужны были деньги, и не малые. Брал он у вас взаймы в последнее время? — Последние недели — нет. Я его месяц не видел. Было бы лучше, если бы мы встретились. Я бы сказал ему, что сам собираюсь подарить Франсуа приемник. Он у меня здесь. То есть там, внизу, в гардеробной. Собирался сразу же занести его им, как только освобожусь. — Согласилась бы мадам Файе дать ему в долг? — Маловероятно. Странная это была женщина. Ей вполне должно было хватать на жизнь, но
К тому времени, как Лекёр кончил говорить, инспектор Сэлар уже пришел, ему и идти-то было — завернуть за угол с набережной Орфевр. Вид у него был импозантный, особенно в этом его просторном пальто. Широким движением руки он приветствовал троих дежурных, а затем, схватив стул так, словно это был пук соломы, развернул его и тяжело сел. — Что мальчик? — осведомился он наконец, не сводя с Лекёра внимательных глаз. — Не понимаю, почему он перестал нас вызывать. — Вызывать? — Ну, словом, привлекать наше внимание. — Но зачем ему вызывать нас и — молчать? — Предположим, его преследовали. Или он преследовал кого-нибудь. — Я понимаю, что вы имеете в виду… Послушайте, Лекёр, ваш брат, у него что — денежные затруднения? — Он живет бедно, это верно. — И все? — Три месяца назад он потерял работу. — Какую работу? — Он был линотипистом в «Ла Пресс» на улице Круассан. Работал в ночную смену. Он всегда работал по ночам. Это у нас фамильное… — Как случилось, что он лишился работы? — Я предполагаю, что он с кем-то повздорил. — Он женат? — Его жена умерла через два года после того, как они поженились, оставив его с десятимесячным ребенком. — Он его сам воспитал? — Сам, все сам. Прямо перед глазами у меня стоит, как он купает мальчонку, меняет ему пеленки, греет молоко… — Это все не объясняет, почему он ссорится с людьми. — Верно. Только словами это очень трудно выразить.
— Раздражителен? — Не совсем. Вся штука… — Что? — Дело в том, что он никогда не жил, как все. — Считаете ли вы, что он был способен убить эту старуху? Инспектор пыхнул трубкой. Слышно было, как ходят в комнате наверху. Двое копались в своих бумагах, делая вид, что не слушают разговора Лекёра с инспектором. — Она была его тещей, — вздохнул Лекёр. — Вы все равно бы это узнали. — Они не ладили? — Она его ненавидела. — Почему? — Считала его виноватым в смерти дочери. Похоже, что ее можно было спасти, если бы операцию сделали вовремя. Брат был не виноват. Врачи в больнице отказались ее принять. Какие-то идиотские придирки по поводу того, что у нее бумаги были не в порядке. Но мадам Файе считала, что во всем виноват Оливье. — Они виделись? — Разве только когда встречались на улице, да и тогда они не разговаривали. — А мальчик знал? — Что она была его бабушкой? Не думаю. — Вы полагаете, отец ему никогда ничего не говорил? — Алло!.. Да. Инспектор здесь. Не отходите. Он передал трубку Сэлару. — Это Жанвье. Положив трубку, инспектор проворчал: — Доктор Поль утверждает, что преступление было совершено между пятью и половиной шестого утра. — Они нашли орудие убийства? — Нет. Это мог быть молоток. А еще более вероятно — кусок свинцовой трубы или что-нибудь в этом роде. — Деньги нашли? — Только кошелек, в нем немного мелочи и ее удостоверение личности. Скажите-ка, Лекёр, вы знали, что она дает деньги под залог? — Да. Знал. — И еще вы говорили мне, что брат ваш остался без работы?
— Да. — Консьержка этого не знала… — Мальчик тоже не знал. Ради мальчика-то он и не распространялся об этом. — Вы отдаете себе отчет, на какие мысли это наводит? — Да. — Вы и сами об этом подумали? — Нет. — Потому что он ваш брат? — Нет. — Сколько времени прошло с тех пор, как этот убийца начал орудовать? Девять недель, не так ли? Не спеша Лекёр проглядел колонки в своей книжке. — Да. Чуть больше девяти. Первый случай был двадцатого октября, в районе Эпинетт. — Вы говорите, что ваш брат не сообщил сынишке, что он безработный… Значит ли это, что по вечерам он по-прежнему уходил из дому, как будто шел на работу? — Да. Он и думать боялся сказать ему об этом. Понимаете… Это трудно объяснить. Он души не чаял в мальчике. Сын — это для него все, ради чего стоит жить. Он для него стряпал, укладывал его в постель перед уходом и будил по утрам… — Это не объясняет, почему он не мог ему сказать. — Для него непереносима была мысль, что в глазах ребенка он будет выглядеть неудачником. — Но чем же он занимался по ночам? — Перехватывал случайную работу. Когда с ним случался один из его приступов… — Приступов чего? — Астмы… Его схватывало время от времени… Тогда он отлеживался где-нибудь на вокзале, в зале ожидания. Однажды мы с ним так целую ночь просидели, все говорили… — А теперь предположим, что мальчик проснулся сегодня рано утром и увидел отца в окне комнаты мадам Файе. — Окна замерзли. — Вряд ли, если окно было открыто. Множество людей спит с открытыми окнами, даже в самые холода. — К брату это не относится. Он всегда мерз. И он слишком беден, чтобы транжирить тепло. — Ну, что касается окна его комнаты, мальчику стоило лишь процарапать изморозь ногтями. Когда я был мальчишкой… — Да. Мне тоже приводилось… Но дело-то все в том — было ли открыто окно у старухи? — Оно было открыто, и в спальне горел свет. — Я все думаю: куда же мог уйти Франсуа? — Мальчик? То, что он все время возвращался к мальчишке, удивляло и даже несколько приводило в замешательство. Положение, вне всякого сомнения, было запутанным и запутывалось еще больше по мере того, как Андрэ Лекёр в своей спокойной манере сообщал инспектору самые что ни на есть компрометирующие детали о своем брате. — Когда он вернулся сегодня утром, — снова начал Сэлар, — он принес с собой несколько свертков. Вы понимаете, что… — Но ведь это же рождество. — Верно. Однако чтобы купить курицу, торт и этот новый радиоприемник, ему нужны были деньги, и не малые. Брал он у вас взаймы в последнее время? — Последние недели — нет. Я его месяц не видел. Было бы лучше, если бы мы встретились. Я бы сказал ему, что сам собираюсь подарить Франсуа приемник. Он у меня здесь. То есть там, внизу, в гардеробной. Собирался сразу же занести его им, как только освобожусь. — Согласилась бы мадам Файе дать ему в долг? — Маловероятно. Странная это была женщина. Ей вполне должно было хватать на жизнь, но