один, он с некоторым удивлением ощутил, что ему не хватает присутствия Сильви. Однажды утром он проснулся на рассвете. Постель показалась ему пустой и холодной. Он встал, чтобы привести вану. Она спала в своем шалаше, как обычно, свернувшись калачиком. Он разбудил ее, погладив по руке. Она открыла глаза и посмотрела на него расплывающимся взглядом. Он хотел, чтобы она пошла с ним в его комнату. Но когда она поднялась перед ним с этой кошачьей грацией, он внезапно остановил ее. Он опустился на пропитанную ее запахом соломенную подстилку. На ее теле играли блики света.

С этого дня он начал или оставлять Сильви спать в своей постели, или ложился с ней. на ее соломенную подстилку. Он также начал бессознательно каждый день искать ее общества. Он уже давно не появлялся ни в Доме Женщин, ни в Доме Игр. Мико удивлялся отсутствию инициативы у Словика, его нежеланию развлекаться. Он был удивлен тем, что Словик гораздо реже приглашает его к себе домой.

Мико был очень доволен своей ваной и иногда передавал ее своим друзьям, которым он оставлял ключ от своей квартиры. Однажды он спросил Словика, не даст ли он ему на вечерок свою вану, свою собственную он пообещал на этот вечер одному из друзей. Словик наотрез отказал, и Мико был удивлен. Между друзьями воцарилось молчание, потом Мико с нотками отвращения в голосе сказал:

— Словик, ты… ты же ВЛЮБИЛСЯ в это животное!

Словик вскочил и посмотрел на него гневным, пронзительным взглядом. Он увидел выражение брезгливости на лице Мико. Резким голосом, не отдавая себе отчета в том, что он говорит, Словик закричал:

— Я запрещаю тебе называть ее животным!

Мико только ответил:

— Ты сошел с ума.

Он выбежал, дверь за ним захлопнулась. Словик был мертвенно бледен. Он подошел к Сильви и крепко обнял ее. Он нежно гладил ее золотистые волосы, беспрерывно повторяя:

— Ты не животное. Ты не животное.

Сильви терлась о него щекой, как она сделала это в первый день, когда он дал ей поесть. Она мягко мурлыкала:

— Ва-на.

Словику показалось, что она довольна.

Теперь Сильви окончательно вошла в жизнь Словика. Он брал ее с собой в комнату гармоний, где она прижималась к нему, пока он слушал свою любимую музыку. Она прикрывала свои щелевидные глаза, превращая их в узкие, тонкие щелки, через которые наблюдала за Словиком. Он брал ее в свою машину, пользуясь наименее загруженными трассами, чтобы избежать любопытных взглядов. Сильви вжималась в сиденье машины, ее волосы развевались по ветру. Словик лопался от смеха, и однажды ему стало ясно, что раньше он даже не представлял себе, что это такое — лопаться от смеха, у него появилось чувство, что он обнаружил нечто доселе неизвестное; он постепенно начал понимать, что это, вероятно, было чувство, которое он давно уже подсознательно искал.

Однажды он взял Сильви к морю, на пустынный берег. Он не знал, какие моря были на планете ван, но Сильви казалась счастливой. Она плавала и ныряла в воде, потом копалась в песке, и тело ее блестело на солнце. Словик сказал себе, что она обязательно смеялась бы, если бы могла. Потом она вытянулась возле него и лизнула в шею своим длинным, шершавым языком. Она ласкала его тело длинными пальцами, на которых он регулярно обрезал ногти.

Ему очень нравилось заботиться о ней. Она отпрянула назад, когда он начал расчесывать гребнем ее мех. Он успокоил ее, лаская и мягко говоря с ней. Она позволила ему подстричь ее и собрать волосы на затылке в пучок. Увидев ее профиль, он подумал о старинной картине. Он нашел ее репродукцию в микрофильмотеке. Это был портрет молодой девушки с прической «лошадиный хвост», который нарисовал Пикассо в 1954 году, геометрический профиль с четкими линиями, оттененными светлым фоном, фигура, напоминающая критские фрески. Словика поразило это сходство.

Так проходили дни. Он больше не отпускал Сильви от себя. Ему было совершенно ясно, что он оторвался от мира, в котором жил раньше, но это было ему безразлично. Его друзья избегали его. Уже с неприкрытым сожалением говорили, что Словик из-за своей ваны дегенерировал до уровня животного. Во всяком случае он вызывал всеобщее неодобрение. Люди, которых он знал, отводили взгляд, встречая его. Словик все реже выходил из дома.

Мико однажды посетил его еще раз, он заклинал во имя их бывшей дружбы отказаться от своих заблуждений. Словик, улыбаясь, выслушал его. Когда Мико выговорился, он позвал Сильви, погладил ее на глазах у своего бывшего друга и сказал:

— Мико, вспомни, что я однажды сказал тебе: я охотно стал бы жить с женщиной. Она и есть эта женщина.

Мико разочарованно воскликнул:

— Ты сошел с ума, ты больше не можешь правильно оценивать вещи! Она — животное, игрушка, и больше ничего. Она намного меньше, чем женщины в Доме Женщин. И ты осмеливаешься утверждать, что ты ЛЮБИШЬ это создание!

Словик побледнел от гнева. Он прижал к себе Сильви, но ничего не сказал, только вызывающе посмотрел на Мико. Мико сдался. Он оставил Словика, предупредив о последствиях его поведения. Он сказал:

— Общество просто не потерпит такого гнусного поведения!

Когда он ушел, Словик обнял Сильви.

Некоторое время спустя из-за растущего общественного недовольства на Словика наложили денежный штраф. Он был обвинен в том, что показывается на людях со своей ваной. К этому времени в Европе, вслед за Америкой, начали образовываться лиги, выступающие против ван. В другой раз рассерженные соседи обругали Словика и забросали его камнями, когда он вышел из дома. Он решил больше не брать с собой Сильви.

Теперь Сильви делила с ним комнату. Словик выбросил соломенную подстилку, на которой она раньше спала. Она следовала за ним по всей квартире и ловила каждый его жест. Словику нравилось погружаться в глубину ее загадочного взгляда. Иногда ему казалось, что он читает в них нечто чрезвычайное и неописуемое, и это было словно притяжение омута. Может быть, это было только беглое присутствие той, другой жизни на Земле.

Теперь Словик знал, что значит древнее слово «счастье». Он мог проводить с Сильви долгие часы, не занимаясь ничем другим, только играя с ней или молча глядя на нее. Он не страдал от того, что она не может говорить. Напротив, ее молчание нравилось ему. Утром он купал и подстригал ее. Вечером он засыпал, обнимая ее и вдыхая ее запах. Иногда ночью он тихо включал свет и любовался спящей Сильви.

Однажды Сильви заболела, и он уже думал, что она умрет. День и ночь он сидел в изголовье ее кровати, бессильный чем-либо помочь ей преодолеть эту неизвестную болезнь. Сильви начала чахнуть. Кожа у нее стала шершавой и бесцветной, у нее не было сил двигаться. Словик нежно ласкал ее, он обнимал ее,