- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (120) »
говорил Роберт сестре.
— Отнеси это к себе! — парировала Джоан.
— Если бы хоть мать почаще противилась ему! — жаловался он.
— А ты бы пореже! — не терялась она.
Когда же это все началось? Легкими их отношения никогда и не были. Строгие и чересчур заботливые, благочестивые и беспокойные родители слишком много упований возлагали на своих детей. С ним же, единственным сыном, всегда, насколько он помнил, связывались самые необоснованные надежды.
Он никак не мог вспомнить, когда в их отношениях впервые появилась трещина, это было уж очень давно — все началось с выбора занятий, товарищей, будущего, даже конкретных предметов в школе.
— Философия? А почему не теология? А чем тебе не нравится местный колледж? — ярость старого пастора не знала пределов, и ни малейшего впечатления не могли на него произвести школьные стипендии, которые уводили Роберта из захолустного шахтерского городишка в совершенно иной мир, открывая перед ним возможности, о которых отец не мог даже мечтать. И чем больших успехов добивался сын, тем большее раздражение вызывали они в старом священнике, который в глубине души испытывал ужас и отчаяние от яркой индивидуальности взрослеющего молодого человека и всеми силами пытался противостоять амбициям сына в твердом убеждении, что это не что иное, как бунт против его веры.
Так начинались пререкания, затем разгорался скандал, стоило только священнику потребовать от своего сына послушания, против чего в юном Роберте восставала каждая частица его души. Миссис Мейтленд находила убежище от этого ежедневного конфликта в непрекращающихся мигренях и нервных приступах; Джоан, боготворившая старшего Мейтленда не меньше, чем брата, с непрестанным, но — увы! — тщетным усердием пыталась примирить непримиримое, закаляя собственный характер в этом негасимом огне.
С первого взгляда Роберт мог с уверенностью сказать, что несмотря на начинавшийся прекрасный день, над домом священника сгущаются грозовые тучи.
— Что, опять? — обратился он к сестре.
Джоан только пожала плечами.
— Он хотел, чтоб ты отвез его на Церковный совет. А тебя и след простыл. Он уехал совсем взбешенный.
— Но я же вчера вечером предложил довезти его! — взорвался Роберт. — А он на меня же и набросился и прочел целую лекцию о том, что, дескать, он и сам с усами и прекрасно водит, и нечего мне соваться, и прочее!
Джоан не стала возражать.
— Мама очень беспокоилась за него сегодня утром. Говорила, что ночью у него был приступ.
— Типа того приступа, которые он никогда не признает, так что ли?
Джоан не прореагировала.
— Вечером он снова собирается ехать с мамой на собрание общества „Золотой век“. Мама уговорила его позволить тебе подвезти их, что стоило ей немалых трудов. Он сегодня встал не с той ноги.
Роберт хмыкнул.
— Боже мой, это никогда не кончится! Если он лезет на стену от всякой ерунды, как он проглотит известие о том, что я уезжаю навсегда и начинаю жить своей жизнью?
— Взялся за гуж, не говори, что не дюж, — тоном старшей сестры изрекла Джоан. — Поговори с ним сегодня же вечером — я прикрою тебя. Нет худа без добра. Может, ты преувеличиваешь, и все обойдется? — В голосе ее послышались новые интонации. — Давай поговорим о чем-нибудь более веселом. — Теперь голос ее звучал менее уверенно, она повернулась спиной к Роберту, возясь с закипающим кофейником. — Как насчет этих танцулек в субботу — мы снова отправимся туда с Полем Эверардом и его сестренкой?
— А почему бы нет? — нараспев протянул Роберт. Рука его потянулась к тарелке с намазанным маслом тостом, но перед глазами внезапно всплыло нежное миловидное личико, обрамленное темными кудрями. — Почему бы нет?
В этот вечер Роберт долго готовился к встрече с отцом, но ему и в голову не приходило, в каком неистовом гневе предстанет пред ним служитель Церкви. Без всяких приветствий и стука, преподобный Мейтленд, подхлестываемый собственный яростью, ворвался в комнату сына. Высокий, с аскетически худым лицом — само олицетворение ветхозаветного гнева — почтенный священник являл собою внушительное зрелище. — Ты!.. ты!.. — от ярости, распиравшей его, он не мог говорить. Роберт поднял глаза от книги, которую читал, и встретил бурю с открытым забралом. — А в чем дело, — смело обратился он к отцу. — Купаться в чем мать родила в Эдемской бухте! И не пытайся увиливать — тебя видели сегодня утром… Роберт расхохотался. — И это все? Я был с Полем Эверардом. Мы купаемся так с детских лет! — …Тебя видели… и узнали… моя прихожанка; она обратилась с жалобой в Церковный совет! Она была шокирована… ошеломлена и шокирована! Роберт прикусил губу. — Но, папа, мы не хотели никого беспокоить… Однако старый священник его не слушал. Судя по мертвенной бледности щек и по глазам, пылающим тусклым огнем, он давно готовился к этой схватке, и никакая сила не смогла бы отвратить его от принятого решения. — Какая гордыня! — скрежещущим голосом изрекал он. — Пренебречь законами Божьего мира, будто он сотворен только для тебя одного! — Да будет тебе, папа! Роберт чувствовал, как с каждым изреченным отцом словом терпение и все добрые намерения покидают его, как это уже было не раз. — Но это ведь не смертный грех, ты же знаешь! — Ах, не смертный? Ну, так я тебе назову смертный! К ужасу Роберта отец в ярости взвинчивал себя все сильнее. При всей незначительности случай с купанием голышом спровоцировал некие неведомые силы, таящиеся в глубинах подсознания пастора. Старик постепенно терял контроль над собой. — И это мой сын! Мой единственный отпрыск! Тебе нравятся книжные науки, но ты и не помыслил добиться награды за знание Библии, тебя это не волнует! Роберт вспыхнул. — Что ты хочешь этим сказать? Глаза старого пастыря засверкали, и он стал цитировать нараспев библейские слова. Голос его угрожающе нарастал: — Кто нарушит одну из заповедей сих малейших, малейшим наречется в Царствии Небесном… — Заповеди? Какие заповеди? — Нет, ты не чадо мое, если не знаешь даже пятой заповеди, а тем более не подчиняешься ей! Роберт сдерживался из последних сил. — Я знаю пятую заповедь, — спокойно ответил он. — И почитаю отца своего и матерь свою — я вас обоих уважаю, папа, и ты это отлично знаешь, но „подчиняться“… — Отцу да надлежит подчиняться, — громовым голосом провозглашал старший Мейтленд. — Ему ведомо, что хорошо для детей его! — Пока они его дети, наверное, — голос Роберта прерывался, но он все еще пытался сдерживаться. — Но я уже не дитя. Мне двадцать один год, и я вправе принимать
В этот вечер Роберт долго готовился к встрече с отцом, но ему и в голову не приходило, в каком неистовом гневе предстанет пред ним служитель Церкви. Без всяких приветствий и стука, преподобный Мейтленд, подхлестываемый собственный яростью, ворвался в комнату сына. Высокий, с аскетически худым лицом — само олицетворение ветхозаветного гнева — почтенный священник являл собою внушительное зрелище. — Ты!.. ты!.. — от ярости, распиравшей его, он не мог говорить. Роберт поднял глаза от книги, которую читал, и встретил бурю с открытым забралом. — А в чем дело, — смело обратился он к отцу. — Купаться в чем мать родила в Эдемской бухте! И не пытайся увиливать — тебя видели сегодня утром… Роберт расхохотался. — И это все? Я был с Полем Эверардом. Мы купаемся так с детских лет! — …Тебя видели… и узнали… моя прихожанка; она обратилась с жалобой в Церковный совет! Она была шокирована… ошеломлена и шокирована! Роберт прикусил губу. — Но, папа, мы не хотели никого беспокоить… Однако старый священник его не слушал. Судя по мертвенной бледности щек и по глазам, пылающим тусклым огнем, он давно готовился к этой схватке, и никакая сила не смогла бы отвратить его от принятого решения. — Какая гордыня! — скрежещущим голосом изрекал он. — Пренебречь законами Божьего мира, будто он сотворен только для тебя одного! — Да будет тебе, папа! Роберт чувствовал, как с каждым изреченным отцом словом терпение и все добрые намерения покидают его, как это уже было не раз. — Но это ведь не смертный грех, ты же знаешь! — Ах, не смертный? Ну, так я тебе назову смертный! К ужасу Роберта отец в ярости взвинчивал себя все сильнее. При всей незначительности случай с купанием голышом спровоцировал некие неведомые силы, таящиеся в глубинах подсознания пастора. Старик постепенно терял контроль над собой. — И это мой сын! Мой единственный отпрыск! Тебе нравятся книжные науки, но ты и не помыслил добиться награды за знание Библии, тебя это не волнует! Роберт вспыхнул. — Что ты хочешь этим сказать? Глаза старого пастыря засверкали, и он стал цитировать нараспев библейские слова. Голос его угрожающе нарастал: — Кто нарушит одну из заповедей сих малейших, малейшим наречется в Царствии Небесном… — Заповеди? Какие заповеди? — Нет, ты не чадо мое, если не знаешь даже пятой заповеди, а тем более не подчиняешься ей! Роберт сдерживался из последних сил. — Я знаю пятую заповедь, — спокойно ответил он. — И почитаю отца своего и матерь свою — я вас обоих уважаю, папа, и ты это отлично знаешь, но „подчиняться“… — Отцу да надлежит подчиняться, — громовым голосом провозглашал старший Мейтленд. — Ему ведомо, что хорошо для детей его! — Пока они его дети, наверное, — голос Роберта прерывался, но он все еще пытался сдерживаться. — Но я уже не дитя. Мне двадцать один год, и я вправе принимать
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (120) »