в зеркало, чтобы увидеть, кто вы теперь и что для вас хорошо.

У каждого из нас собственный путь, собственная карма. Вы должны чтить свою неповторимую дорогу. Путь другого человека вы имитировать не можете. Прислушивайтесь к своему сердцу, чтобы понять, что нужно лично вам, берите из этих практик то, что можете использовать, а прочее оставляйте в стороне.

Дорога домой

В 1961 году мне было тридцать, и я находился на пике научной карьеры. Я получил степень доктора наук в Стэнфордском университете и был профессором социологии в Гарварде. Я достиг апогея жизни в том виде, в котором я ее представлял, — с профессиональной, социальной и финансовой точек зрения. Но внутри оставалась пустота — чувство того, что, несмотря на все мои достижения, чего-то по-прежнему не хватало. Я находился в Гарварде, интеллектуальной мекке. Но, заглядывая в глаза своих коллег, как бы спрашивая: «Может, вы знаете?», я видел: то, что я искал, найти было негде.

В социальной или семейной среде люди равнялись на меня и ловили каждое мое слово, поскольку я был профессором Гарварда, и они, очевидно, предполагали, что я знал. Но для меня самого природа жизни оставалась загадкой. У меня было много знаний, но мудрости мне не хватало. В этом состоянии неудовлетворенности я наполнил свою жизнь теми вещами, которые, как мне казалось, я хотел, и которые требовались с точки зрения окружающих. Я слишком много ел и пил. Коллекционировал материальные блага и символы статуса: у меня был мотоцикл «Триумф» и самолет «Цессна». Я играл на виолончели. Был сексуально активен. Но эти внешние удовольствия не давали мне ответов, которых я жаждал. Глубоко внутри я не испытывал ни настоящего удовлетворения, ни удовлетворенности.

В соседний с моим кабинет переехал другой психолог, Тимоти Лири. Встреча с Тимом стала важнейшим переломным моментом моей жизни. Мы стали вместе выпивать. Вскоре я понял, что у него блестящий ум — блестящий в смысле инаковости, большей открытости к новым способам восприятия мира.

Однажды перед началом семестра Тимоти вернулся из мексиканских гор, где он принимал грибы-психоделики теонанакатль, или «плоть богов». Он сказал, что этот опыт дал ему больше, чем вся его карьера в психологии. Я был заинтригован. В марте 1961 года я принял псилоцибин, синтетическую версию «волшебных грибов», и для меня все изменилось. Я почувствовал, что псилоцибин познакомил меня с моей душой, независимой от тела и социальной личности. Этот опыт расширил мое сознание и изменил мое восприятие реальности.

Наши психоделические изыскания и последующее увольнение из Гарварда вызвали шумиху в местных и общеамериканских новостях, принеся нам большую известность. К этому моменту определенная часть меня уже не была озабочена научными степенями и мнениями коллег, поскольку мир, который я изучал, был гораздо интереснее университета. Психоделики позволили мне прорваться через мое традиционное воспитание и проникнуть в царства разума и духа, которые иначе остались бы для меня закрытыми. В эйфории я чувствовал, что становлюсь тем, кем себя и ощущал — глубоким существом, мирным, любящим, свободным.

Я продолжал принимать психоделики пять или шесть лет, пытаясь оставаться в этом месте просветления, месте любви. Я взлетал и опускался, взлетал и опускался, прикасаясь к этому состоянию любви, но будучи не в состоянии оставаться в нем. Я хотел не эйфории, но свободы. В конечном итоге я понял, что этот метод для меня не работает, и начал погружаться в глубокое отчаяние.

Оглядываясь назад, я могу сказать, что, хотя псилоцибин и ЛСД сыграли важнейшую роль в моем личном пробуждении, психоделики не являются необходимым условием вступления в вашу Самость. Они могут показать вам возможность, однако постоянное возвращение к этой практике, стоит ее увидеть, не обязательно приведет к изменениям. Как говорил Алан Уоттс, «получили сообщение — вешайте трубку». В конечном итоге, вы должны жить в мире и продолжать внутреннюю трансформацию.

Олдос Хаксли подарил нам экземпляр «Тибетской книги мертвых», и я понял, что Восток уже обладал картами этих внутренних состояний, которые мы изучали безо всяких ориентиров, интуитивно. Итак, в 1966 году я отправился в Индию на поиски людей, знавших о духовных уровнях самосознания. Первые три месяца я ехал со своим другом на «лендровере»: до этого машину перегнали в Тегеран, и он предложил мне попутешествовать. Афганистан, Пакистан, Индию и Непал мы проезжали в облаке гашишного дыма. Это был очередной «трип», по большей части все то же самое: взлеты и падения — снова моя реальность и снова погружение в отчаяние.

Затем однажды в непальском Катманду, когда мы сидели в облюбованном хиппи ресторане «Синий Тибетец», в него зашел белый длинноволосый блондин поразительно высокого роста. Этот парень в индийских одеждах присел за наш столик. Оказалось, что Бхагаван Дас, двадцатитрехлетний серфер из Лагуна Бич, живет в Индии уже несколько лет. После недолгой беседы я понял, что он знал об Индии. Я решил путешествовать с ним, чтобы выяснить, чему я могу научиться.

В путешествии по Непалу и Индии я пытался рассказывать свои обычные увлекательные истории или спрашивать, куда мы направляемся. Бхагаван Дас отвечал: «Не думай о прошлом, просто будь здесь и сейчас» или «Не думай о будущем, просто будь здесь и сейчас». Он был полон сострадания, но не вовлекался в работу с моими эмоциями. Обсуждать было особо нечего. Спустя несколько месяцев мозолей на ногах, приступов дизентерии и уроков хатха-йоги Бхагаван Дас сказал, что ему нужно отправиться в предгорья Гималаев к своему гуру, поговорить с ним по поводу визы. Он хотел поехать туда на «лендровере»: машина осталась у одного индийского скульптора, который должен был вернуть ее мне, как только мне это понадобится. Итак, я поехал с Бхагаван Дасом.

В холмах мы сделали остановку на ночь, и я вышел из машины, чтобы сходить в туалет. Под звездным индийским небом я думал о своей маме, умершей в прошлом году от рака селезенки. Размышляя о ней, я испытал мощное чувство ее присутствия. Я никому об этом не рассказывал. Психолог-фрейдист во мне подумал: «Так держать, думаешь о матери, справляя нужду».

Гуру, устраняющий тьму

Когда мы поехали выше в холмы, я заметил, что с Бхагаван Дасом что-то происходит. По его лицу катились слезы, он распевал во весь голос священные песни. Я, нахмурившись, отодвинулся на край сиденья. Мне казалось, я буддист: мне не хотелось встречать индуистского гуру.

Мы прибыли к маленькому храму у дороги, и Бхагаван Дас спросил у кого-то, где гуру. Ему сказали, что Махарадж-джи на холме. Бхагаван Дас побежал к