послушался. Попугай, говорят, кобеля. Осрамишь — от девки отвадишь. Может, из села уйдет комиссар бесштанный... А с Галинкой что, насильно мил не будешь... Да и не любила она меня. — И он глубоко вздохнул.
Опять молчали долго. Жаль было Василя, но Сашко рта не раскрыл. Разве жалостью поможешь? А Галинку он не отдаст никому на свете.
— Все дома сижу бате в угоду и слушаю его сладкие слова о боге и злые о людях, — опять заговорил Василь, — тошно мне от них.
— Иди к людям. Это ведь от лени в кельи уходили. Не будь ледащим.
— Возьмете? — радостно вздрогнул Василь.
Сашко промолчал.
— Подойди завтра к Рачко. Ему писарь нужен.
— А старый Бойко?
В вопросе Василя была тревога и любопытство. Что скажет Сашко о будущем тесте?
— Бойко не будет людям помощник, не ту сторону тянет...
На прощание пожали друг другу руки, крепко, по-мужски.
Об этом дне у Сашка осталось в памяти лишь то, что ноги его вдруг стали ватными, он как-то осел, а над ним сверкало огненное око Данилы Борща... В полдник к Совету прибежали хлопчики с криком, что Данила «не допускает раздела» и кидается на всех с топором. Рачко и Грачик поспешили на место. Шум был на меже свекольника Данилы, Он метался перед мужиками и кричал не своим голосом: — Выди, зарублю! — Ты что, власти не подчиняешься? — крикнул ему Рачко. — Плевал я на вашу власть! Мужики оробели. Никто не решался подойти к беснующемуся Даниле. Запорет. Сашко отделился от толпы и пошел прямо на Борща. «Не пресечешь его сейчас — другим повадку дашь», — думал он. — Брось топор, кикимора, — спокойно приказал ему Сашко. Данила растерялся и отступил на несколько шагов. Мужики загалдели и двинулись за Сашком. Под ногами захрустела свекольная ботва. От этого хруста Данилу как-то передернуло. Уставившись в лицо Сашка, он с храпом просипел: — У, гад жилистый, звездастая башка! — и, неожиданно пригнувшись, метнул топор. Несколько рук скрутили Данилу. В глазах Сашка поплыло свекольное поле, запрыгали растерянные лица мужиков, и все это скрылось в лазоревых волнах. И он рухнул на Данилову межу, перечеркнув ее своим телом. Очнулся он в своей хате. Окно было завешено — чтоб солнце глаз не слепило. День-то на дворе, наверное. Что же он дрыхнет? Галинка встрепенулась: — Лежи, милый, лежи, фельдшер велел. Ее лицо, похудевшее, с синевой под глазами, радостно наклонилось над ним. — Ты здесь? — спросил он, с трудом размыкая губы. — Здесь, Сашко. — Ну и добре. И он опять закрывает глаза и уже ровно дышит, не выпуская ее пальцев из своей ослабевшей руки. Сашко поправлялся быстро. И, пробуждаясь, всякий раз искал глазами Галинку: здесь ли она? — Здесь ты? — улыбаясь, спрашивал он. — Здесь, Сашко, здесь. Где же мне быть? Он не знал еще, что она ушла от отца, ушла без ничего. Шла по улице к Сашковой хате, опустив руки вдоль туловища, с непокорно поднятой головой. Шла к любимому. Кто ей помешает?! Ой, когда же такое было, люди, чтобы дочь состоятельных родителей без благословения или покаяния уходила из родного дома с неопущенной головой?! Никогда такого не было! Галинка стала тихой, покорной. Улетели из глаз бесинки. Заботливо смотрела она на Сашка и просилась: — Боюсь я здесь за тебя. Уйдем из села, Сашко. Свет велик, найдем свое счастье среди людей. Он прижимал ее к себе, к своему казачьему сердцу, которое беляки перечеркнули лиловым шрамом. — Счастья не ищут, Галинка, оно добывается. Здесь нам коммунию строить! В эту необычайную осень — время распашки освобожденной земли — они с Сашком посадили в своем сиротском дворе грушу — тоненькую веточку со слабым корешком.
Но самый неожиданный и замечательный в этой истории конец. Сашко Грачик — живой человек: он наш дед. И Галинка только не молодая уже, а старенькая и добрая — бабушка Ганя. Я в детстве подходил к ней и тянул за юбку. — Ты зачем стала старая? — спрашивал я, подозрительно глядя на нее. — Сама не знаю, внучек, — смеялась бабушка и целовала меня почему-то в глаз. — Ты скоро будешь опять молодой? — продолжал я. — Нет, Мишенька, молодыми бывают только раз, — вздыхала бабушка и вновь принималась хлопотать у печи. А я не верил ей. Конечно же, они с дедом опять будут молодыми и опять будут спускаться к Днепру, чтобы поглядеть на украденные ими с неба звезды.
Об этом дне у Сашка осталось в памяти лишь то, что ноги его вдруг стали ватными, он как-то осел, а над ним сверкало огненное око Данилы Борща... В полдник к Совету прибежали хлопчики с криком, что Данила «не допускает раздела» и кидается на всех с топором. Рачко и Грачик поспешили на место. Шум был на меже свекольника Данилы, Он метался перед мужиками и кричал не своим голосом: — Выди, зарублю! — Ты что, власти не подчиняешься? — крикнул ему Рачко. — Плевал я на вашу власть! Мужики оробели. Никто не решался подойти к беснующемуся Даниле. Запорет. Сашко отделился от толпы и пошел прямо на Борща. «Не пресечешь его сейчас — другим повадку дашь», — думал он. — Брось топор, кикимора, — спокойно приказал ему Сашко. Данила растерялся и отступил на несколько шагов. Мужики загалдели и двинулись за Сашком. Под ногами захрустела свекольная ботва. От этого хруста Данилу как-то передернуло. Уставившись в лицо Сашка, он с храпом просипел: — У, гад жилистый, звездастая башка! — и, неожиданно пригнувшись, метнул топор. Несколько рук скрутили Данилу. В глазах Сашка поплыло свекольное поле, запрыгали растерянные лица мужиков, и все это скрылось в лазоревых волнах. И он рухнул на Данилову межу, перечеркнув ее своим телом. Очнулся он в своей хате. Окно было завешено — чтоб солнце глаз не слепило. День-то на дворе, наверное. Что же он дрыхнет? Галинка встрепенулась: — Лежи, милый, лежи, фельдшер велел. Ее лицо, похудевшее, с синевой под глазами, радостно наклонилось над ним. — Ты здесь? — спросил он, с трудом размыкая губы. — Здесь, Сашко. — Ну и добре. И он опять закрывает глаза и уже ровно дышит, не выпуская ее пальцев из своей ослабевшей руки. Сашко поправлялся быстро. И, пробуждаясь, всякий раз искал глазами Галинку: здесь ли она? — Здесь ты? — улыбаясь, спрашивал он. — Здесь, Сашко, здесь. Где же мне быть? Он не знал еще, что она ушла от отца, ушла без ничего. Шла по улице к Сашковой хате, опустив руки вдоль туловища, с непокорно поднятой головой. Шла к любимому. Кто ей помешает?! Ой, когда же такое было, люди, чтобы дочь состоятельных родителей без благословения или покаяния уходила из родного дома с неопущенной головой?! Никогда такого не было! Галинка стала тихой, покорной. Улетели из глаз бесинки. Заботливо смотрела она на Сашка и просилась: — Боюсь я здесь за тебя. Уйдем из села, Сашко. Свет велик, найдем свое счастье среди людей. Он прижимал ее к себе, к своему казачьему сердцу, которое беляки перечеркнули лиловым шрамом. — Счастья не ищут, Галинка, оно добывается. Здесь нам коммунию строить! В эту необычайную осень — время распашки освобожденной земли — они с Сашком посадили в своем сиротском дворе грушу — тоненькую веточку со слабым корешком.
Но самый неожиданный и замечательный в этой истории конец. Сашко Грачик — живой человек: он наш дед. И Галинка только не молодая уже, а старенькая и добрая — бабушка Ганя. Я в детстве подходил к ней и тянул за юбку. — Ты зачем стала старая? — спрашивал я, подозрительно глядя на нее. — Сама не знаю, внучек, — смеялась бабушка и целовала меня почему-то в глаз. — Ты скоро будешь опять молодой? — продолжал я. — Нет, Мишенька, молодыми бывают только раз, — вздыхала бабушка и вновь принималась хлопотать у печи. А я не верил ей. Конечно же, они с дедом опять будут молодыми и опять будут спускаться к Днепру, чтобы поглядеть на украденные ими с неба звезды.
г. Челябинск.