Москву «скорая» привезла меня с температурой 41,5 в одну из городских инфекционок. Лихорадка догнала меня последним из Тибуронес. Здесь-то я уж точно оказался последним, а по температуре просто вне конкуренции.
Но сильнее страданий физических оказались муки душевные. За меня решали, какие таблетки пить, какими уколами дырявить многострадальную Акулу, бывшую в детстве Черепахой. Не получив моего согласия, заперли в маленькой комнатке, где только решеток на окнах не хватало. Меня не спрашивали, в состоянии я рубить кокосы на завтрак или нет, а просто сказали, что раньше чем дня через три отсюда не выпустят. Если, конечно, анализы будут хорошими.
Чудовищная несправедливость заключалась в том, что заболел я не на острове, где всевозможные болячки были неотъемлемой и естественной частью выживания, а здесь, в холодной Москве, где врачей больше, чем пациентов.
А еще мне было немного грустно расставаться с болезнью. Ведь это не какой-то пошлый грипп или ветрянка, а лихорадка флеботомная. Привезена с Карибского моря, а не подхвачена в городском троллейбусе.
Последнее, что связывало меня с Бокас-дель-Торо, слишком быстро отступало под натиском современной медицины…