— Не кричи, матушка, это я, бедный киргиз, — жалобно сказал Юсуф, замирая на месте.
Стало тихо. Только слышно было, как подпрыгивают монисты у дрожавшей с перепугу киргизки.
Наконец, кизяк вспыхнул и осветил коричневое, сморщенное лицо, перекосившееся от страха, и седые волосы, скрученные на затылке в косу.
— Врешь, ты урус, солдат, — быстро сказала старуха.
— Нет, матушка, это только одежа солдатская. Я простой пастух, заблудился в степи. Нет ли у тебя напиться?
Старуха молча развела костер, сходила в юрту и принесла воды в небольшой чашке.
Юсуф с жадностью выпил и сел на корточки возле костра, посматривая на висевший над огнем котелок с каким-то варевом.
Старуха снова сходила в юрту и принесла ему комок холодной пшенной каши.
Юсуф ел и рассказывал, что он с братьями недалеко отсюда пас стадо, но вчера ночью на них напали волки и он теперь ходит по степи, ищет своих овец.
Старуха молчала, сердито возилась с каким-то горшком и нельзя было понять, верит она ему, или нет.
«Ишь, ведьма старая, — тоскливо подумал Юсуф, — как бы у ней дорогу выведать. Надо уходить поскорей, пока парни не вернулись».
Посидел немного, опять захотелось ему пить.
— Поди, там вода, — сказала старуха, показывая на юрту.
Юсуф откинул полость, закрывавшую вход, и вошел.
Посреди юрты, на устланной войлоком земле стоял каганец, отбрасывая вокруг желтый мерцающий свет. Возле стенки валялось несколько седел, два волосяных аркана и обрывки веревок. В стороне стояли большие глиняные миски, накрытые круглыми дощечками, и кувшин с водой.
Юсуф поднял кувшин вровень с головой и долго и много пил. Поставив кувшин на место, он еще раз огляделся.
В юрте никого не было.
Тогда, приподняв крышку, он заглянул в одну миску. В ней лежали яйца.
«Ишь черти, — подумал Юсуф, — хорошо с грабежа живут. Пригодится на дорогу».
Взял он несколько яиц, положил в шапку и плотно надел ее на голову.
Странное дело, когда он в первый раз крал, ему было стыдно, а теперь — ничего, и даже весело показалось одурачить старуху. «Все равно, — думает, — краденые».
Посмотрел он еще, нет ли чего съестного. Заглянул в другую миску — там плавал в воде кусок масла.
Юсуф взял его, сунул за пазуху, одернул рубаху, чтобы не было очень заметно, и спокойно вышел из юрты.
Подойдя к костру, он опустился перед ним на землю, протянул к огню ладони и принялся расспрашивать старуху про дорогу. Вдруг он заметил, что старуха уставилась на него и глаз не сводит. Он поднял руку к голове, потом глянул себе на грудь и… смешался.
Масло, нагревшись от костра, растаяло и темным пятном выступило сквозь рубаху.
Старуха не сводя с него глаз, быстро перегнулась через костер и сдернула шапку.
Яйца выпали и покатились по траве.
— Вор ты, вор! — громко закричала старуха.
Вскочил Юсуф, хотел бежать, а старуха прыгнула к нему, вцепилась в плечо, не пускает.
Видит Юсуф — из юрт народ выскакивает, бабы молча бегут к нему, на ходу колья хватают — веревки. За ними ребята — визжат, улюлюкают. Окружили Юсуфа, норовят на шею аркан накинуть.
Рванулся он — отбросил старуху, а она повалилась на землю — хватает за ноги. Пошатнулся Юсуф.
Тут ударили его чем-то тяжелым; опрокинулся он навзничь — помутилось у него в голове.
Слышал он какие-то крики, выстрелы и потерял сознание.
Юсуф очнулся в просторной, светлой комнате с чистыми занавесками. В окна заглядывают неподвижные верхушки деревьев, на дворе светло и тихо.
Пошевелился Юсуф, поднял кверху руки, поглядел на них: руки худые, коричневые, словно высохли, возле локтей перевязки. Пощупал голову — тоже забинтована.
Напрягает он память, хочет вспомнить, что такое произошло с ним.
Вошла в комнату женщина в белой косынке, оправила простыню, заметила, что он хочет говорить, и, приложив к губам палец, вышла из комнаты.
Только через месяц, когда Юсуф совсем оправился, рассказали ему товарищи, что налета на поезд не было, а вагон отцепили потому, что загорелась ось; что в степи он зря скинул шинель и сапоги — его повстречали не басмачи, а бродячие пастухи, которые объезжали свое стадо и здорово смеялись над его испугом. Рассказали еще, что в кочевье он попал тоже не к басмачам, а к мирным киргизам, и с ним ничего бы не случилось, если бы он не обокрал старуху, потому что киргизы народ честный, воров не любят и за воровство бьют нещадно.
