Леонид Платов ПТИЦА МАУК

ПРОЛОГ

Ясный полярный день. Среди льдин по морю плывет шар.

Шар швыряет из стороны в сторону. В причудливых ракурсах отражается небо, покрытое быстро бегущими облаками, и ледяная пленка, собирающаяся складками на воде.

Шар приближается.

Это гидрографический буй. Он вылит целиком из стекла. Внутри его темнеет капсюль.

В Арктике такие буи применяют для изучения дрейфа льдов. Вместе со льдами они пересекают из конца в конец «белую пустыню», начиная свой путь где-нибудь вблизи северных берегов Сибири, в Карском море или в море Лаптевых и заканчивая его, спустя год или два, в Гренландском море, уже в преддверии Атлантики.

Много загадок удалось разрешить с помощью этих своеобразных разведчиков.

Их можно было бы назвать также гонцами. Внутри, в капсюле, надежно укрытом от воды, они несут свернутую трубочкой записку. В записке объясняется назначение стеклянного шара и указывается адрес научного учреждения, сотрудники которого спускали буй на воду. Нашедшего обычно просят сообщить координаты места встречи с буем, для того чтобы ученые могли проследить весь пройденный им путь.

Вот сейчас произошла такая встреча.

Стеклянный шар покачивается на длинной волне, которую развел за собой могучий ледокол. Темный высокий борт судна вздымается из воды. На нем надпись золочеными буквами:

«Федоръ Горюновъ».

Корабль этот представляет собой плавучий научно-исследовательский институт.

Все население ледокола охвачено вдохновением научной работы, живет «от пробы до пробы», от одной гидрологической станции до другой.

Гидрогеологи сосредоточенно разглядывают пробы грунта. Только что, изучая расположение минералов на дне моря в этом участке, они обнаружили новое, неизвестное ранее придонное течение.

Гидрохимики склонились над пробирками. Каждая проба воды, поднятая батометрами с обследуемого горизонта, подвергается разнообразным анализам: на кислород, на: азот, на кремний, на соли. Важно установить, где берет начало течение, какого происхождения оно: атлантического, арктического или речного?

Гидробиологи сортируют пинцетами свой пестрый богатый улов. Рачки-калянусы, в пунцовых жилетах, очень маленькие, похожие издали на мелкозернистую икру, шевелят длиннейшими усами. Рядом в тазу лежат микроскопические водоросли, которые способствуют разрушению льдов, скапливаясь на их поверхности.

Эхолот показывает глубины — 54, 61, 76. «Федор Горюнов» идет пока еще по краю материковой отмели, и на регистрационной ленте прочерчивается волнообразный, без резких зигзагов след.

В кают-компании ледокола — три человека. Один, у стола, курит трубку, двое других стоят у иллюминатора, провожая взглядом остающийся за кормой буй. Плавание в пустынном океане всегда однообразно. Появление по курсу судна обыкновенного гидрографического буя — почти событие.

— И они пропадают? — спрашивает молодой человек с крылышками пилота на петлицах кителя.

— Бесследно.

— Но только те, что сброшены поблизости?

— Да.

— А остальные?

— Проходят через весь Полярный бассейн. Как «Фрам», как «Седов».

— Значит, новое неразгаданное течение?

— Или отмель, преграда течению.

С шорохом расступается, раздвигаемый ледоколом, битый лед, мелкое крошево.

Через переборку из кубрика, где помещается команда, доносятся звуки песни: «Нелюдимо наше море». Мужественная, простая мелодия сливается с ровным гулом моторов, со скрежетом и шорохом льдины, являясь как бы музыкальным фоном продолжающегося в кают-компании разговора.

Летчик творит задумчиво:

— Хотелось бы верить, что там — земля.

Глаза его прищурены, устремлены вдаль. На лице мечтательная улыбка. Он развивает свою мысль:

— Исчезающие буи прибивает к берегу. Они встают на мертвый якорь в таинственной гавани…

— Много лет уже никто не вспоминает об этой земле, — прерывает его, вынув трубку изо рта, сидящий у стола широкоплечий человек со спокойными глазами помора — капитан ледокола.

— Но в прошлом столетии ее видели несколько раз, — не сдается летчик. — В ясную погоду и всегда в одном и том же месте: на северо-северо-восток от мыса Иркапий. Как объяснить это?

— Обычный арктический мираж, — снисходительно бросает третий собеседник, начальник гидрографической экспедиции. Он средних лет, в пенсне. У него худое, усталое лицо ученого. — Помните горы Крокера? — продолжает он. — Они даже были нанесены на карту, хотя только привиделись Россу, когда он искал северо-западный проход. Из тумана вдруг появился горный кряж и преградил ему дорогу. И Росс повернул обратно, а ведь перед ним была чистая вода.

— Нет, здесь что-то другое. Не мог же остров привидеться нескольким людям подряд? Тем более на одном и том же месте?!

Капитан снова вынул трубку изо рта.

— В районе предполагаемой Земли Горюнова — я был однажды. Там не было ничего… Ничего! Лед. Туман.

Начальник экспедиции дружески обнимает летчика за плечи.

— В вашем возрасте я также мечтал об этой земле. Верил в нее не меньше самого Горюнова. Не задумываясь, пошел бы пешком по льдам, лишь бы добраться до нее. Но Горюнов погнался за миражем, поверил в аберрацию, в обман зрения.

Начальник экспедиции делает жест, показывая на портрет, висящий над столом на стене. На нем изображен молодой человек примерно того же возраста, что и летчик. Он одет в студенческую тужурку и косоворотку. У него высокий, чуть лысеющий, куполообразный лоб, очень ясные, светлые глаза. Отпечаток хорошей, молодой восторженности лежит на этом лице.

— А какой талант был, — печально покачав головой, продолжает начальник экспедиции. — Вы знаете, наверное, что ссылка помешала ему кончить университет. Но даже на поселении, в Сибири, не прекращал он научной работы. Посмертный его труд об ископаемых льдах до сих пор считается классическим.

— Как могли разрешить экспедицию политическому ссыльному?

— Он отбыл срок к тому времени. Было это в период первой мировой войны, за год или за два до революции. На материк, однако, вернулся только его каюр^[1]. Горюнова у него на глазах унесло в открытое море на оторвавшейся льдине, когда они пытались переплыть большую полынью.

— Да, я читал об этом…

Медленно удаляется стеклянный шар, ловя отблески неяркого полярного солнца.

С причитаниями вьются над шаром чайки.

Ослепительно сверкает на солнце искрящийся мелкобитый лед, Вдали, за кормой ледокола, темнеет угрюмый мыс Иркапий — скала, один из створных