Литвек - электронная библиотека >> Аделаида Фортель >> Сказочная фантастика >> Дневник царевны Несмеяны

Аделаида Фортель ДНЕВНИК ЦАРЕВНЫ НЕСМЕЯНЫ

Сегодня целый день плакала, потому что шел дождь. Его слезы залили весь садик, а мои — только середину ковра. Тем не менее мне за ковер здорово влетело. Чтобы его просушить, пришлось вытаскивать всю мебель из моей опочивальни в коридор, отдирать латунные петли от паркета, мыть пол, а потом затащить обратно шкаф, кровать трюмо и туалетный столик. Папа очень устал и был зол.

Опочивальня без ковра казалась такой пустой и заброшенной, что я снова расплакалась и уже не могла остановиться до вечера. Так и легла спать.

* * *
Сегодня дождя не было, с утра светило солнце. Я села у зеркала, чтобы причесаться. На гребешке осталось двадцать четыре волосинки. Почти два раза больше, чем вчера. Неужели, я старею? Я сразу вспомнила умершую два года назад нянечку. К своим девяноста трем годам она стала почти совсем лысенькой. Осталось только несколько длинных седеньких прядок у виска и на темени, которые нянечка забирала в крохотную, с наперсток кичку. Мне стало так жаль нянечку… (Клякса) Я лучше не буду об этом писать, чтобы снова не расстраиваться.

В общем, я плакала до обеда. А на обед папа сварил куриный бульон. Мне попалась голова. У мертвого петушка была такая же, как у нянечки, ощипанная головка. Я снова расплакалась. Суп стал слишком соленым, и папа выгнал меня из-за стола.

Ушла плакать в сад. Там всегда хорошо плачется. И ковров никаких нет, все в землю впитывается. Так что я даже не ожидала, что в саду меня ждет самое страшное. Из земли выкарабкался мокрый крот и умер прямо у меня под ногами в страшных корчах. Оказалось, мои слезы залили его норку. Ой, про это я лучше перестану, а то… (клякс, клякс, клякс)

* * *
Как выяснилось, существуют такие пилюли, которые одну съел, лег спать, а утром все нормально — никого не жалко. И все от таких пилюль веселятся и поют песни. Папа сбегал в аптеку и купил целую баночку. Но я ее принимать отказалась, потому что на этикетке был нарисован череп. Папа очень разозлился, он грохнул на пилюли остатки государственного бюджета. Сказал, что я дура, а на этикетке не череп, а улыбающийся мужчина. В качестве иллюстрации того, как эти пилюли делают людей веселыми. Я поверила, потому что у всех черепов, которые мне доводилось видеть, был очень счастливый вид. Но умирать мне все равно пока не хочется. Поэтому я убежала от папы в сад и на всякий случай отказалась от обеда.

* * *
Папа попросил прощения. Сказал, что был не прав. Вспылил — с кем не бывает. Предложил так: он даст мне пилюлю, а чтобы я не сомневалась, что это безопасно, вторую съест сам. Вернее, он съест ее первым, а я за ним. Папа — большой специалист в психологических подходах. Когда-то у него тоже был слуга, который пробовал всю папину пищу. После него папа уже не боялся есть сам. Потому слуга умер, но папе было уже все равно — он уже навострился стряпать. В общем, когда папа предлагает съесть что-то, не приготовленное его руками, да еще и первым — это очень веский аргумент.

Папа взял стакан воды, чтобы запить пилюлю, и тут я не выдержала. Бросилась на него, повисла на руках, и, отчаянно рыдая, умоляла этого не делать. Я очень боюсь остаться круглой сиротой.

Папа сдался. Выплюнул пилюлю, а меня ухватил за косу и вытащил из дворца. Это самое страшное папино наказание. Он никогда меня не бьет. С тех пор, как поклялся в этом на смертном одре моей матушки. Получается, я его не на шутку разозлила.

Я до вечера пролежала на дорожке, глядя на облака. Из белых они постепенно стали розовыми, потом фиолетовыми, а потом превратились в серую вату. Очень похожую на ту, которой законопачены окна второго этажа. За серой ватой мигали звезды. И я вдруг поняла, что вокруг меня бесконечность. И в этой синей бесконечности я меньше песчинки. А разве песчинки бояться умереть? Я решила, что завтра съем чертову пилюлю, раз папе это так важно.

Как ни странно, эта мысль меня успокоила. Я взяла горсть песка, чтобы ничего не забыть, и пошла спать.

Я написала, что все это время я плакала? Кажется, нет. Ну, теперь уже написала…

* * *
Утром я попыталась пересчитать песчинки. Не смогла — их тысячи тысяч. И все это огромное количество легко умещается у меня в руке. Я пересыпало песчинки в пузырек из-под духов и вышла к завтраку. Папа пил кофе и со мной не разговаривал. На другом конце стола меня ждала моя чашка. Такая одинокая и хрупкая… (Клякса) Но я не стала плакать, так как вовремя нащупала в кармане пузырек. Я сказала папе, что готова съесть волшебную пилюлю. Папа очень удивился и отложил газету. Спросил, что со мной случилось. Тут я все-таки разрыдалась… Но заранее папу расстраивать не захотела — сказала, что ничего.

Папа сбегал на кухню и принес пилюли. Вытряхнул на ладонь одну, потом подумал — и еще одну. Сказал, что вторую съест сам. Я ему не позволила. Про себя-то я поняла, что песчинка, но папу мне слишком жалко. Быстро схватила пилюлю, кинула в рот и запила кофем. Или кофеем? Жалко, что моему учителю словесности папа отрубил голову. А то можно было бы спросить у него. Он был очень ученый человек. Знал, как пишутся все-все слова, даже те, которые давно вышли из употребления. Но нисколько не сомневаюсь, что его умная голова сейчас выглядит так же, как все прочие — пустой череп с дырками вместо глаз и носа. Стоило для этого всю жизнь читать ученые книжки?

Я отвлеклась. Но это только потому, что ничего со мной не случилось. Папа был прав — пилюли оказались безопасными. А в остальном он ошибся — от них совсем не хотелось смеяться и петь. Наоборот… Странно, я не помню кого или чего мне стало жалко. Совсем не помню. Но хорошо помню, что так сильно я никогда еще не рыдала. Словно у меня в каждом глазу открыли по крану с проточной водой.

* * *
Сегодня папа ходил ругаться с аптекарем. Сперва он хотел отрубить ему голову, но палач уволился еще три года назад. А самому папе рубить нельзя — этикет не позволяет. Этикет, к слову, самая важная для коронованных особ штука. Не будь его, в мире началась бы страшная путаница, никто не смог бы отличить царя от простого гражданина. Так что к этикету нельзя относиться наплевательски. Ни в коем случае.

Папа вернулся раздосадованный. Аптекарь у него на глазах съел пять пилюль и хохотал, как сумасшедший. А чтобы у папы пропали последние сомнения, аптекарь дал по пригоршне жене и детям. Все стали очень громко смеяться и кататься по полу. Папа решил, что смеются над ним. Но вспыливать не стал. Так же как я про песчинки в кармане, папа вовремя вспомнил про палача, и отложил вспышку царского гнева до того времени, когда у него появится новый. Он очень мудрый правитель, никогда не