кухню, его окликнули: «Эй, погодь!»

Он остановился. За столом сидели двое слесарей из депо. Иван знал их, как знал многих в Сасове. Старший был костляв, высок ростом. Он всегда сидел очень прямо, вытянув голову на худой жилистой шее — точно прислушивался.

Другой походил на цыгана — черноволосый, смуглый, с веселыми зелеными глазами.

Слесари собирались уходить. Перед ними стояли пустые стаканы, на тарелке лежал недоеденный калач, валялись шкурки колбасы.

— Айда к нам в депо, Иван, — сказал старший. — Устроим обтирщиком. Не пожалеешь.

— И то, — улыбнулся чернявый, — чего здесь колготиться! У тебя пойдет. Ты, Ванька, шустрый, жига… — Он снова улыбнулся. — Чистый волчок!

В тот же день Иван отправился в деревню и, волнуясь, передал матери разговор в чайной.

— Испыток не убыток, — вздохнула мать. — Только кто же тебя возьмет? Малой ты еще…

Слесарей долго не было. Иван проводил дни в томительном ожидании и мечтах. Когда деповские пришли, он рассказал им про опасения матери.

— Пустое! — рассмеялся чернявый. — Я тоже огольцом пришел в депо, недолетком вроде тебя.

Научили, что делать. («Приказные крючки дюже охочи до подарков!») Мать отнесла писарю плетенку коровьего масла и две дюжины яиц. Тот выправил бумагу — прибавил крестьянскому сыну Ивану Блинову два года. Теперь все вроде было в порядке, но Иван волновался. И не возможный скандал из-за липовых бумаг страшил его, тут как раз все могло обойтись: выглядел он старше своих лет. Он боялся поверить, что скоро по гудку в толпе рабочего люда пойдет на станцию.

…Перед конторкой начальника депо Иван невольно поднялся на цыпочки — хотелось стать выше. Начальник посмотрел на него поверх очков, ухмыльнулся и стал читать бумагу. Мать стояла рядом, вцепившись сыну в плечо.

— Не отдавил еще пальцы? — вдруг спросил начальник.

Иван вздрогнул и проглотил слюну.

— Ладно. — Начальник накрыл бумагу ладонью. — Завтра приходи в депо.

Тяжелая и грязная должность — обтирщик паровозов. Да только Иван не об этом думал и не это переживал. Душа его замирала от радости, как в раннем детстве, когда на пасху давали крашеное яичко или, как случилось однажды в рождество, дарили что-нибудь вовсе неожиданное — золоченый орех. Иван говорил встречным знакомым: «Работаю в депо», — и слушал себя с удовольствием. Теперь он был не на побегушках.

Тяжелая должность? Ну так что ж из того, что тяжелая! Труда он не боялся.

В Вялсах восьмилетнего Ивана на все лето отдавали помещику за два пуда ржи. Числился он подпаском, но многое должен был делать, везде успевать и всегда помнить, что к концу лета из трех подпасков оставляли одного. Если выбор падал на Ивана, недовольные и злые отцы других свинопасов говорили ему: «Ты, Ванька, чужой хлеб ешь…»

В чайной он имел ежедневно пять-семь копеек прибытку. Их давали на чай благодушные посетители: «Это тебе, любезный, за труды». Заработок надо было скрывать от хозяйки. Карманов у порток не было, Иван прятал чаевые в онучи. Хозяйка часто заставляла половых разуваться. «Ну-ка, — говорила она, — покажь… Скидавай! — орала хозяйка. — Кому сказывают: скидавай!» Если находила деньги, била нещадно.

Побои Иван переносил без слез и оскорбления скоро забывал. Другое его угнетало: беспросветная монотонность будней, пустота каждого прожитого дня.

Много лет спустя Блинов вспоминал:

— Конечно, и в чайной можно было служить. Работа как работа. Да вот только в про́гресс в ней ничего нет… А тут инструменты, машины. О будущем стал задумываться. Смотришь, бригада готовит паровоз к поездке. Механик поднялся в будку, вот его помощник идет с масленкой, за ним кочегар… Проездить бы всю жизнь кочегаром! Так думал. А за паровозным реверсом увидеть себя и не мечтал. Я ведь не знал, как дверь в школу открывается.

Блинов так и сказал: про́гресс. С ударением на первом слоге, как впервые услышал это слово от Петра Плетёнкова и Тимофея Наумкина, бывших питерских слесарей, у которых прошел профессиональную выучку и азы политграмоты.

Про них в депо говорили: «Большевики!» — и многозначительно переглядывались. Питерские рассказывали Ивану про стачки и баррикады, объясняли «текущий момент» и почему спорят до хрипоты механики братья Крысины.

— Разные политические платформы. Это ты заметь, Иван: один — большевик, другой — меньшевик.

Плетёнков — мягкий, спокойный, задумчивый — глядел, помаргивая, и тихо говорил:

— Мазута и угольной пыли, Иван, не бойся. Пыль отмоется. Следи, чтобы душа была чистой.

Наумкин был высокий, худой, с острыми локтями, которые постоянно двигались. Говорил быстро, рубил воздух рукой и часто повторял: «Н-необходимый момент!»

Но что бы они ни говорили, в речах их всегда слышалась убежденность в правоте. Вот эту спокойную убежденность и несуетливую гордость Иван раньше всего и заметил в питерских. Они хоть и были строгими, но никогда не кричали. Мальчишкам-обтирщикам это было странно. Между собой они часто разговаривали про питерских и находили, что питерские мужики лучше их отцов и старших братьев, потому что не грубят, не дерутся и всегда делятся хлебом.

Плетёнков и Наумкин приметили Ивана, не давали его в обиду, оберегали и скоро стали доверять. Кто колеса обтирает, кто тендер, кто экипажную часть, а Ивану поручали котел — сердце машины.

(Старые рабочие говорят о своем деле просто, как хозяйка о ложках, но Блинов и сегодня называет котел «сердцем машины». Для него это не примелькавшаяся метафора, а технический термин. Так когда-то называли котел его первые учителя.)

Однажды Плетёнков привел Ивана в мастерскую. У верстака горкой были свалены детали, которые предстояло обработать, валялись обрезки железа, на столах лежали инструменты: сверла, молотки, зубила, напильники. Множество самых разных напильников. От пропитанной маслом ветоши шел уже знакомый запах, визжало точило, стучали молотки… Ритм мастерской захватил Ивана. На миг ему даже показалось, что он работал здесь всегда.

А главное — за стеной были паровозы. И они нуждались в слесарях. Они ждали, когда Плетёнков или Наумкин, или кто другой придет к ним с готовой деталью, подгонит ее, скажет напарнику: «Проверь!», — а тот проверит и крикнет в ответ: «Порядок!» Это было удивительно, что могучие машины нуждались в маленьком, круглом Плетёнкове. И тогда верилось, что и он, Иван Блинов, сможет когда-нибудь лечить машины или даже ездить на них. От этой вот, от последней мысли, по сердцу бежал холодок…

Стали питерские понемногу приобщать Ивана к слесарному ремеслу: как деталь зажать в тисах, как напильник держать, как по зубилу бить.

От своих учителей