быть. Сначала трясешься как желе, надеясь, что пули именно из твоего автомата уходят «в молоко», потом надеешься, что именно из твоего автомата был убит вот этот, бородатый, с особенно мерзкой рожей. Потом становится все равно какая у него рожа. Потом — кого, собственно, ты убил и как. Держал ли твой противник в руках автомат, или это был немощный старик, женщина, ребенок… Убивай всех, Бог заберет своих — у меня теперь много времени для чтения исторических сочинений…. Какой Бог? Наш или их? Да есть ли он?

Можно оставаться атеистом под огнем. Но невозможно — лежа с простреленным животом и бессильно наблюдая, как вездесущий песок покрывает разорванные внутренности коркой грязи. Слишком много боли. Я не мог вместить ее и не было мне утешения — я не верил в Бога, а поверив — возненавидел. Я хотел так мало — не испытывать эту боль и снова когда-нибудь увидеть снег.

Я сам этого хотел. Не чувствовать боли. Не принимать участия. Не переживать свои и чужие страдания. Устранится. Стать свидетелем, а не участником.

Я проклял Его.

И тогда Он исполнил мое желание.

Я больше не чувствую боли.

Я не чувствую голода и жажды.

Я не чувствую жару и холод…

Я не чувствую ничего — ни вкуса, ни запаха, ни ненависти, ни любви.

Снег не тает на моем лице, я чувствую прикосновение снежинок к коже, но это прикосновение не доставляет мне ни удовольствия, ни раздражения.

Я могу чувствовать только пустоту, когда в очередной раз…

В квартире на первом этаже просыпается человек. Я знаю этого жильца очень хорошо — на его окнах тоже нет занавесок и весь его убогий быт всегда на виду. Он уже переступил ту грань, за которой человек перестает стыдится себе подобных. Он идет на кухню, с трудом переставляя ноги в древних «трениках» с отвислыми коленями. От выпитой днем паленой водки его тошнит. И от газа. Он наглотался его во сне, но не достаточно, что бы во сне же и умереть. Хлопает дверь подъезда — это возвращается домой Саша. Он находит на кухне папиросу, достает спички, зажигает… Собравшийся в квартире газ детонирует, превращая ее в бомбу объемом в несколько кубометров.

Я поворачиваюсь спиной к развороченной стене дома, просевшим перекрытиям, по которым уже бегут языки пламени, к мешанине камней и человеческой плоти. Кто-то бежит от места взрыва, кто-то — наоборот, меня толкают, но не замечают. Меня невозможно увидеть или услышать… Теперь я могу уйти, я выполнил свой долг. Я испил свою чашу.

Я засвидетельствовал жизнь и смерть этих людей.

Я — Свидетель.

«И сказал Господь змею: проклят ты перед всеми скотами и перед всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве своем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей»