Наталья Калинина Останься со мной навсегда

Оранжевое солнце медленно садилось на западе, утопая в кроваво-алой дымке. Золотистые сонные лучи отражались бликами на черепичных крышах домов вдалеке и зажигались в их окнах. Небо за холмами порозовело, потом стало лиловым, и сумерки окрасили воздух. Габриэле задернул шторы и отошел от окна.

Осторожно переступив через большую белую собаку, растянувшуюся на полу, он сел за письменный стол и включил настольную лампу. Направив ее так, чтобы свет падал прямо на стопку девственно-белой бумаги перед ним, он потянулся за ручкой. История со счастливым концом — таково было задание, полученное им от продюсера. История любви, разумеется. Любовные сюжеты для кинематографа были его специальностью. Он написал их за свою жизнь более семи десятков. Он уже двадцать с лишним лет только тем и занимался, что писал любовные киносценарии… А подумать, что когда-то он мечтал стать писателем!

Ну и что, что из него не вышло писателя? Кино прославило его имя. Кино было его хлебом, его личным самолетом, его роскошным римским домом и его мраморным бассейном; кино было его виллами в Риччоне, Таормине, Кортине, на острове Линоза и на Мальте, машинами в его гаражах, которым он уже давно потерял счет, его наимоднейшим гардеробом, разработанным специально для него известнейшими стилистами мира. Кино позволяло ему содержать целый батальон прислуги, иметь дома свой собственный офис с секретарями, машинистками и суперменеджером, а также личного парикмахера и массажиста. Мог ли он сожалеть о литературной славе, имея все это? Какой писатель жил в такой роскоши, в какой жил он? И вообще, его ли это вина, если ему не дали стать писателем?

Его рассказы не публиковали, его роман отвергли. Это было очень давно, он был тогда совсем мальчишкой. Мальчишкой-неудачником. Но мальчишка перехитрил свою неудачу. Он продал свою душу кино и из неудавшегося писателя превратился в известнейшего сценариста, в самого настоящего Короля Кинематографа. Король Кинематографа! Он так свыкся с этим титулом, что иногда его удивляло, что люди, обращаясь к нему, не говорят «Ваше Величество».

Душа у мальчишки была, наверное, дорогостоящая. Деньги непрерывным потоком текли в королевскую казну, заказам от киностудий не было конца. С тех пор, как он набрел на золотую жилу кино, ему только и оставалось, что черпать и черпать, зная, что она никогда не иссякнет… Или это кино набрело на золотую жилу Габриэле?

Он и кино встретились чисто случайно — до этого он бы никогда не подумал, что будет писать для кинематографа. Он тогда работал над очередным романом, в надежде, что на этот раз добьется успеха… Адский, неблагодарный труд. Не желая жить на содержании у родителей, он подался в кино за заработком — они жили в двух шагах от Чинечитты^[1]. Он начал с того, что за мизерную плату помогал адаптировать литературные произведения для экранизации. Он был мальчиком на побегушках у сценариста и выполнял самую черную работу. Это было скучно до тошноты. Но, наблюдая за тем, как работают кинематографисты, он быстро освоил трюки кино и научился использовать их наилучшим образом при создании киносценария на основе литературного произведения. Его способности были замечены, и скоро ему начали доверять материалы для самостоятельной работы. Однажды в разговоре с одним из своих работодателей, крупным продюсером, он вскользь упомянул, что сам пишет. Продюсер предложил ему попробовать написать сценарий на собственный сюжет. Он согласился — просто из спортивного интереса, он вовсе не ожидал, что из этого что-то выйдет. Да он и не писал всерьез — скорее развлекался.

Сценарий был одобрен, и по нему сняли фильм. Фильм получил приз на фестивале в Венеции за лучший сюжет года. Успех был настоящим шоком. Успех вскружил ему голову.

Но головокружение иногда полезно для мозга — оно заставляет мозг работать быстрее. И его мозг заработал в полную силу. «Что им так понравилось в моем сюжете?» — задался было вопросом он — и сразу же понял. Критики назвали это «неожиданным поворотом событий», «высококачественным трюком», «оригинальной находкой». Он бы скорее назвал это «неожиданным в рамках традиционного». Он также понял, что, используя одну и ту же схему построения, можно создать бесконечное множество с виду разных произведений. В особенности, если речь идет о кино, самом коммерческом из искусств.

Разгадав секрет успеха, девятнадцатилетний мальчишка взялся за дело — после фестиваля в предложениях недостатка не было. И мальчишка стал королем.

Его Величество и сейчас не терял времени попусту. Ручка не оторвалась от бумаги, пока его размашистый королевский почерк не увековечил на ее белоснежной глянцевой поверхности новый киносюжет. Теперь оставалось только обозначить кульминационные места, набросать несколько «сильных» диалогов — и его дело сделано. Об остальном подумает его staff^[2]. Он уже давно работал по этой системе — ни к чему тратить время и расходовать мозги на то, что могут сделать не хуже тебя другие.

Габриэле откинулся на спинку кресла и с удовольствием потянулся. Как проста жизнь, подумал он, и как просто жить, когда ты изучил все ее трюки и изобрел свои… Какая-то птица за окном громко защебетала и захлопала крыльями. Белая собака, растянувшаяся у его ног, простонала во сне. Габриэле зажег сигарету и, поудобнее устроившись в кресле, начал перечитывать написанное.

— Нет, это совсем не то. Она не подойдет. Можете сказать ей, что она свободна.

— Но, Габриэле! Она прекрасная актриса. Она умеет сыграть все что угодно…

— Изобразить, если точнее. Это я уже понял. Она изобразила обезьяну, розовый куст и помидор. Теперь скажите ей, чтобы изобразила салат из брюссельской капусты с тертым пармезаном. Если у нее это выйдет, может, я возьму ее статисткой.

— Но хоть позволь ей сыграть какую-нибудь из твоих сцен! Ты тогда сам поймешь, как хорошо она умеет перевоплощаться…

— Мне не нужно, чтобы она перевоплощалась. Я не писал роль для розового куста или помидора. И уж, конечно, не для обезьяны. Я писал роль для живой женщины. И когда я говорю «нет», это значит только одно: «нет».

Вряд ли за всю историю кинопроизводства существовал другой сценарист, которому было бы дозволено диктовать свои законы продюсеру и режиссерской группе. Но существовал ли когда-нибудь сценарист с его славой? А одна из наиболее важных привилегий, которую дарует слава, — это право устанавливать свои законы