беспорядку. Однажды утром, ближе к обеду, они вернулись в номер и обнаружили его в том же состоянии, в каком сами его оставили, то есть попросту непригодным для жизни, и у них не было иного выбора, кроме как снова уйти и подождать, пока его не приведут в порядок.

Часы, предшествующие дневному сну, также имели свой четко выраженный характер, только импровизаций здесь могло быть много больше. Стояла середина лета, и город был заполнен приезжими. Каждое утро после завтрака Колин и Мэри выходили из гостиницы, захватив с собой деньги, солнцезащитные очки и путеводители, и смешивались с толпами, которые валом валили по мостам через каналы, вливаясь затем в узкие улочки. Они прилежно решали туристические задачи, которые ставил перед ними древний город, посещали его знаменитые и не очень храмы, его музеи и дворцы, все как один переполненные сокровищами. На торговых улицах они подолгу стояли перед витринами, обсуждая подарки, которые они могли бы здесь купить. Но для этого нужно было по меньшей мере зайти в магазин. Несмотря на имеющиеся карты, они плохо ориентировались: могли по часу ходить кругами, сверяясь (это было по части Колина) с положением солнца, чтобы в конце концов выйти к какому-нибудь знакомому месту с неожиданной стороны, так и не разобравшись, где они все это время бродили. Когда идти становилось особенно тяжко, а жара давила еще сильней, чем обычно, они принимались подтрунивать друг над другом: куда спешить, они ведь в отпуске. Они тратили огромное количество времени на поиски идеальных ресторанов или на то, чтобы найти ресторанчик, в котором ели пару дней назад. Часто получалось так, что в идеальном ресторане не было мест или, если они приходили после девяти вечера, он как раз закрывался; и если по дороге им попадалось приличное заведение, в котором были места и которое не собиралось вот-вот закрыть двери, они порой заходили и наедались впрок, даже если были не очень голодны.

Поодиночке они, вероятно, ходили бы по городу с удовольствием, шли бы куда глаза глядят, не по заранее намеченному плану, а потому, даже и заплутав, обрадовались бы этому обстоятельству или просто не обратили бы на это внимания. Посмотреть здесь действительно было на что, главное — быть наблюдательным и не упускать ничего. Но каждый из них знал другого почти как себя самого, и эта их близость, как громоздкий багаж, постоянно отвлекала их внимание; вдвоем они двигались медленно, неуклюже, то и дело вырабатывая неловкие компромиссы, отслеживая тончайшие нюансы настроений, заделывая бреши. По отдельности каждого из них не так уж и легко было задеть, вдвоем же они умудрялись обижать друг друга самым неожиданным, непредсказуемым образом, а потом обидчик — так было уже дважды с момента их приезда — возмущался тем, что обиженный строит из себя недотрогу, и дальше они вышагивали по извилистым улочкам и внезапно появляющимся из ниоткуда площадям в полном молчании и с каждым шагом все плотнее замыкались в мыслях друг о друге, а город постепенно мерк.

Мэри встала, отзанимавшись йогой, и, устроив сперва тщательный досмотр нижнему белью, принялась одеваться. Сквозь приоткрытую стеклянную дверь ей был виден Колин, на балконе. Весь в белом, он развалился в пляжном, из алюминия и пластмассы, кресле, кисть руки болталась у самой земли. Он затянулся, запрокинул голову и задержал дыхание, а потом выдохнул дым поверх стоящих вдоль балконной стенки горшков с геранью. Она любила его, хотя и не в данный конкретный момент. Она надела шелковую блузку и белую хлопчатобумажную юбку и, присев на краешек кровати, чтобы завязать сандалии, подобрала со столика карту. В других частях этой страны, судя по фотографиям, были луга, горы, дикие пляжи, тропинка, которая вилась через лес и выходила к озеру. Здесь же, а у нее в году был единственный свободный месяц, оставалось только приговорить себя к музеям и ресторанам. Услышав, как под Колином скрипнуло кресло, она пересела к трельяжу и начала короткими энергичными движениями расчесывать волосы.

Колин принес косячок в комнату, для нее, но она отказалась, пробормотав короткое: «Да нет, спасибо» — и даже не повернувшись к нему. Он все медлил у нее за спиной, заглядывал в зеркало и пытался перехватить ее взгляд. Но она глядела прямо перед собой и причесываться не перестала. Он коснулся ее, пальцем отследив линию ее плеча. Рано или поздно им все равно придется перестать играть в молчанку. Колин отвернулся было от нее, но передумал. Он кашлянул и твердо положил ей руку на плечо. Снаружи как раз начинался закат, было на что посмотреть, а здесь, внутри, нужно было налаживать отношения. Нерешительность на него нашла исключительно по милости травки, и нерешительность эта была того трусоватого типа, когда он спорил сам с собой, что, если он, скажем, сейчас уйдет, уже успев до нее дотронуться, это, по крайней мере чисто теоретически, вполне может ее задеть… однако она как причесывалась, так и продолжает причесываться, и пауза откровенно затянулась, и ощущение такое, словно она хочет, чтобы он ушел… А почему?.. Потому что она почувствовала, как ему не хотелось до нее дотрагиваться, и уже успела на это обидеться?.. Но разве ему так уж и не хотелось? В отчаянии он провел пальцем вдоль ее позвоночника. Она застыла, зажав рукоять щетки в одной руке, а зубчики угнездив в другой, глядя все так же прямо перед собой. Колин наклонился вперед и поцеловал ее в затылок и, когда она и на сей раз не откликнулась, с шумным вздохом пересек комнату и вернулся на балкон.

Колин устроился в кресле. Над ним был объемистый купол чистого неба, и он вздохнул опять, на сей раз удовлетворенно. Рабочие на баржах оставили свои инструменты и стояли теперь кучкой, курили, глядя на закат. В гостиничном кафе-понтоне уже собралась публика, вечерний аперитив, и голоса за столиками звучали приглушенно и ровно. Позванивал в стаканах лед, каблуки расторопных официантов механически выщелкивали по палубе. Колин встал и принялся смотреть вниз на идущих по улице прохожих. Туристы, в значительной мере пожилые, в лучших своих летних костюмах и платьях, с замедленностью рептилий вышагивали по тротуару. Время от времени какая-нибудь пара останавливалась, чтобы с благосклонным видом поглазеть на завсегдатаев, выпивающих в кафе-понтоне на фоне гигантского задника: закат и крашенная красным вода. Некий престарелый джентльмен поставил на авансцене жену и полуприсел на тоненьких дрожащих ножках, чтобы сделать снимок. Завсегдатаи за ближайшим столиком тут же с улыбками подняли стаканы и развернулись в кадр. Но фотограф, противник постановочных сцен, встал и размашистым жестом свободной руки попытался загнать их обратно на