ЗАКОН СОВЕСТИ Мелвилл Дэвиссон Пост

Мы отправились к дому Дадли Белтса и остановились на небольшом лужке. Приближался апрельский вечер, недавно прошел дождь, и теперь на бархатистой траве и белоголовых цветах клевера играло солнце. Наверху голубело небо, внизу зеленела земля, воздух между ними плыл и струился. На этом солнечном поле лицом к югу располагалась пасека, крытая рисовой соломой. Каждая пчелиная семья гнездилась в отдельном улье, выдолбленном из ствола эвкалипта, с крышкой для удобства сбора медовой дани. Когда дождь кончился, пчелы вылетели из ульев и теперь гудели за работой, как прядильные машины.

Рандольф взглянул на гудящий рой и, подняв руку, покрутил указательным пальцем.

— И рой строителей поющих возводит дружно своды золотые! — произнес он. — Ах, Абнер, все-таки Уильям из Эйвона был великий поэт.

Мой дядюшка повернулся и взглянул сначала на Рандольфа, а потом на пчелиный рой. От ручья, текущего внизу, шла девушка в простом платье орехового цвета. Стройная и естественная, она несла ведро воды и напоминала тех первых дочерей нашего мира, которые и ткали, и пряли, и сами управлялись по хозяйству. Девушка приостановилась перед роем, и пчелы всей стаей закружились вокруг нее, словно вокруг большого цветка клевера. Но девушка нисколько их не боялась и вела себя, как ребенок, окруженный желтыми бабочками. Постояв, она направилась дальше, к сарайчику у ручья, посылая пчелам воздушные поцелуи. Мы двинулись следом за ней, но перед роем дядюшка остановился и повторил процитированную Рандольфом строчку Шекспира:

— «И рой строителей поющих возводит дружно своды золотые», — и добавил: — Над полом золотым и стойками златыми… Он был неплохим рифмачом, этот английский поэт. Но все-таки мне пришлось ему помочь.

Я воспринял эту волшебную фантазию с детской радостью. Эти маленькие человечки, которые пели, укладывая желтые полы, возводя желтые стены и накрывая их желтой крышей! Пели! Это слово словно бы открывало перед нами залитый солнцем сказочный мир.

Дядюшкины слова задели Рандольфа.

— Он был великий поэт, Абнер, — повторил он. — И даже больше, чем поэт. Драгоценные уроки, которые он получал от природы, складываются в целую систему. Трудясь, люди должны петь псалмы, и эти звучащие на полях песнопения нейтрализуют воздействие нашего родового проклятия. Да, Абнер, он был великий философ, наш Уильям из Эйвона.

— Но не более великий философ, чем святой Павел, — возразил Абнер и перевел взгляд с пчел на старого Дадли Белтса, который копал землю у входа в дом. Сложив руки за спиной и воздев к небу свое суровое загорелое лицо, дядюшка процитировал: — «Ибо корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям». Разве это не правда? Вот взгляни на старого Дадли Белтса, который приумножает свои скорби. Он не только потерял сына, но и напрасно тратит свою жизнь. Мало того, он и душу так потеряет. И все ради денег. Да, он подверг себя многим скорбям, как сказал святой Павел. А теперь, в довершение всего, потерял и все накопления, ради которых всю жизнь надрывался…

В округе Белтса знали как человека скупого и прижимистого до невероятности. Ко всему на свете он подходил лишь с одной мыслью — о прибыли. Его посевы начинались прямо от порога дома и простирались до ограды, которую он поставил почти на самой дороге. Он старался выжать из своего участка земли все до последней капли. Он так заездил сына, что парень наконец-таки не выдержал и сбежал куда-то за горы. Он заставлял свою дочь пользоваться золой вместо мыла, как в допотопные времена, и саму прясть и ткать одежду из пеньки, чтобы прикрыть наготу. Как все люди, охваченные всепоглощающей страстью, он всех подозревал и всего боялся. Он опасался даже давать деньги в долг, чтобы не потерять их. Он столько сил потратил на сбережения, что не хотел их тратить и держал в золотых монетах.

Такие гарпии, как страх и подозрительность, ненасытны. Они крепко держали Белтса в своих когтистых лапах. Существует сумеречная страна, куда эти стражи могут проникать. Туда и попал Дадли Белтс. Как рассказывал дядюшка, в старину забытые народы верили, что землю нельзя уродовать, иначе наружу вырываются силы Зла, которые набрасываются на нас, принося неисчислимые беды. В древности немощные старики, ютясь у костра, предупреждали: земля позволяет нам собирать плоды своих трудов, но нельзя доводить ее до истощения. Не надо подбирать каждый колосок. Этим мы обижаем землю или сумеречные существа под ней. Так верили в старину. Первые люди, когда пили вино, проливали немного на землю и приносили ей в жертву первый приплод скота и первые плоды своих полей. Так написано в Книге. Белтс мог бы и сам прочесть об этом.

Что заставляло людей так поступать? Жизнь в те времена была трудна. Люди экономили на всем, делая запасы. Основой такого обычая служил ужасный опыт поколений, опыт, который страшил людей и давал им жестокие уроки.

Сначала Белтс смеялся над предостережениями соседей, потом стал встречать их бранью. Такая перемена показывала, как далеко он зашел. Смех означает недоверие, а брань — ужас.

И вот теперь случилось нечто странное: сокровища, которые старик так упорно собирал, вдруг таинственным образом исчезли. Никто об этом не знал. Люди вроде Белтса, подозрительные и скрытные, в беде замыкаются в себе. Они скрывают смертельную рану, словно пытаясь забыть о ней.

Однажды ночью он все же рассказал о случившемся Рандольфу и Абнеру, и вот теперь они явились к нему.

Отложив мотыгу, Белтс впустил нас в дом. Его жилище ничем не отличалось от хижин первых людей. Все здесь было самодельное: грубые домотканые ковры на полу, домотканые покрывала на кроватях, грубо сколоченные столы, полки и скамейки. Все здесь свидетельствовало о скупости. Но кое-что говорило и о страхах хозяина: строение походило на примитивную крепость. Дверь запиралась длинным засовом, на окнах стояли прочные ставни. Рядом с постелью старика стоял топор, а на гвозде висел древний дуэльный пистолет.

Хитрый, как все дети, я не стал заходить в дом. Вместо этого уселся на пороге, уставился на ос, которые строили гнездо под потолком, и притворился глухим, как пень. Однако слух у меня работал отлично, и я не упускал ни слова из разговора взрослых.

Старик поставил у стола два стула с плетеными из лыка сиденьями и принес для гостей голубой глиняный кувшин. Такие старомодные глазурованные кувшины с толстыми краями и двумя большими ручками продавали обычно бродячие торговцы. В нем Белтс держал свои золотые монеты, пока однажды ночью они не исчезли.

Свою