встретила меня пощечиной двадцать минут назад. У нас с самого начала так было. Я никогда не знал, чего от нее ждать.

Мои часы показывали больше двенадцати. Только я хотел предложить ей пойти вместе к тому сеньору, который мог простить нам часть налогов, как она говорит:

— Отведи меня в гостиницу.

Губы у нее были накрашены какой-то странной помадой, вроде фиолетовой.

Из гостиницы Торгового дома мы не выходили до восьми вечера, проголодались и пошли ужинать в ресторан — тот, что в крытой галерее. Серафина торопилась в Педронес, а моя подружка, с которой я тогда жил, уже наверняка беспокоилась за меня в Сальто-де-ла-Тукспана. Но после ужина, вместо того чтобы проститься и ехать каждый по своим делам, мы пошли в гостиницу и пробыли там до утра.

Если бы я проснулся и сразу поехал домой, эта встреча с Серафиной стала бы одним из приключений, о которых почти не вспоминаешь и не рассказываешь. Но я не поехал домой. Открыв глаза, я вспомнил женщину, с которой тогда жил, представил себе, как она убивается, уверенная, что я лежу где-нибудь на шоссе весь в крови, и совсем расхотел ее видеть. Я надел рубашку, выглянул в окно — на площади росли лавры и пели скворцы. Потом посмотрел на кровать, на спящую Серафину, и решил ее разбудить.

Я подождал, пока Серафина умоется и оденется, а когда она села перед зеркалом плести косу, то ее отражение было совсем не похоже на ее лицо — я это и прежде замечал. Тут мне вспомнились старые добрые времена, я расчувствовался и говорю:

— Подвезу тебя до Педронеса.

Но в Педронес она уже не торопилась. Спешка прошла. Она ехала в Сан-Педро-де-лас-Корьентес на обед к своей сестре Арка́нхеле. Я не хотел с ней расставаться и сказал:

— Ну, так подвезу тебя до Сан-Педро.

Мой «форд-55» стоял на берегу Пахареса в мастерской у одного механика. Если бы механик вышел к нам и сказал, как это частенько случается, что «машина не готова, потому что не нашли пока нужную запчасть», то я проводил бы Серафину на автостанцию, мы бы простились, и жизнь моя сложилась бы по-другому. Но машину починили, она завелась с ходу, так что я теперь сижу в тюрьме и буду сидеть еще шесть лет.

Дорога из Пахареса в Сан-Педро-де-лас-Корьентес сначала идет в гору. Вокруг, куда ни глянь, нет ничего, кроме камней, но на гребне холма открывается совсем другая картина: слева — Гуардалобос, одна из самых плодородных равнин во всем штате План-де-Абахо. Тут не найдешь ни клочка невозделанной земли, кругом — то люцерна, то клубника, то кукурузные поля, то пшеничные. Даже акации по берегам каналов растут какие-то особенно раскидистые. Мне эта равнина всегда нравилась, а в то утро — особенно, потому что рядом сидела притихшая Серафина и держала руку у меня на колене. Я забыл все заботы и говорю:

— Как посмотришь на это, душа радуется, правда?

Но пока я смотрел налево, на равнину, она смотрела направо, на горы Гуэмес. И решила, что моя душа радуется при виде статуи господа нашего Христа, которая стоит на самом высоком холме лицом к западу и словно обнимает штат Мескала. Серафина убрала руку с моего колена и говорит:

— Вечно ты расхваливаешь свои края.

С ней всегда так. Говоришь ей что-то хорошее, а она в ответ — полную ахинею. Я не разозлился, потому что знал, чем она недовольна. Когда я ее бросал, то уезжал в Сальто-де-ла-Тукспана, в самый центр Мескалы. Поэтому ее раздражал этот город, при ней нельзя было ни называть его, ни говорить, что тамошние гуайявы очень вкусные. В то утро она помрачнела, как будто я упомянул Сальто-де-ла-Тукспана, и говорит:

— Ты считаешь, что я тебя недостойна только потому, что содержу публичный дом.

Я вспылил:

— Да не потому я тебя бросил, и смотрел я не на статую господа нашего Христа, а совсем в другую сторону. И зачем ты меня попрекаешь тем, что нельзя исправить? Сама знаешь, чего добьешься: испортишь такой чудесный день, только и всего!

Уж не знаю, за какую нитку я дернул, но она снова положила руку мне на колено и замолчала.

Брякни она какую-нибудь гадость, я бы высадил ее из машины. Обоим было бы лучше.

В Уантле мы купили авокадо и сели перекусить на камнях под акацией. Кругом стояла тишина. Только голуби ворковали. С того места, где мы сидели, видно было черную землю возле канала и упряжки волов на пашне. И от такой мирной картины мы забыли ссоры, забыли, что приезжали в Пахарес, чтобы уладить дела, да так ничего и не сделали. Серафина сказала: «Эх, если б вся жизнь была такая!» или что-то в этом роде.

Прежде чем вернуться к машине, мы из любопытства забрались в развалины текстильной фабрики и там, в пустых залах под дырявым потолком, Серафина захотела, чтоб я снова ее взял, и я снова ее взял. Потом мы поехали дальше и к двум часам добрались до Сан-Педро-де-лас-Корьентес.

Серафина пригласила меня к сестре на обед, но, честно говоря, видеть Арканхелу я совсем не хотел. Она никогда ко мне любви не питала, а уж после того, как в пятьдесят восьмом я бросил ее сестру, и вовсе охладела. Поэтому я решил закончить наше приключение у дверей «Прекрасного Мехико».

— Попрощаемся в машине, — сказал я Серафине. — И благослови тебя Бог.

Но судьба решила по-своему. Только я свернул на улицу Альенде, как вижу: на тротуаре стоит донья Арканхела. И стоит мрачнее тучи. Несмотря на жару, кутается в шаль, по бокам — две девушки. И уставились прямо на меня, словно поджидали.

Пришлось делать то, чего делать совсем не хотелось: останавливаться, глушить мотор и здороваться. Как только я открыл дверцу, Арканхела зыркнула на меня своими поросячьими глазками, как будто хотела сказать: «тебя тут только не хватало». Но вдруг раскрыла объятия и говорит так ласково:

— Как я рада тебя видеть, Симон!

Обняла меня и даже поцеловала. Мне бы сразу насторожиться — так нет! А ведь ее радость огорошила не только меня, но, как я заметил, и Серафину. Я сказал, что ехал мимо по делам, но это не сработало: уже, мол, половина третьего, еда готова, и хозяйка так рада меня видеть. Исхитрилась уговорить меня, чтобы я поставил машину во дворе. Возле маленькой дверцы за входом в заведение.

— Там тебе ее мальчишки не попортят.

Пока я парковался, она что-то говорила Серафине, как мне показалось, очень серьезное. Выйдя из машины, я заметил, что большая часть женщин толпится в такое неурочное время на галерее. Они стояли, облокотясь на перила, говорили между собой и поглядывали в мою сторону.

Когда мы вошли в столовую, донья Арканхела взяла меня под руку и говорит:

— Как я рада, что ты вернулся, а то мужики, которых заводила сестра после твоего ухода, — сплошной сброд.

Я хотел объяснить, что не вернулся, а просто ехал мимо, но она не дала мне и слова сказать. Усадила на