главное… Но вот закрылась Олина дверь, и ночной ветер, не торопясь, идет мне навстречу по набережной Фонтанки…

— Доктор!

Я вздрагиваю от неожиданности.

— Доктор, не говорите, пожалуйста, дедушке, что со мной случилось. У него больное сердце.

— Ты почему не спишь, Танюша? Что-нибудь беспокоит?

— Нет, ничего. Я выспалась… Не скажете?

— Тебе придется, вероятно, долго лежать в больнице. Все равно этого не скроешь.

— Что же делать? У него очень больное сердце…

— Что-нибудь придумаем.

— Правда?! Как вас зовут?

— Владимир Михайлович.

Некоторое время она лежит молча. Черные в полумраке глаза ее смотрят на меня.

— Вы будете моим врачом?

— Вероятно.

Она улыбается:

— Я очень боюсь врачей, а вас — нисколько.

— Вот и отлично.

— А где вы учились?

— В Ленинграде. Спи, Танюша. Сейчас тебе нельзя много говорить. Потом поболтаем.

Она послушно закрывает глаза. Но вскоре я снова слышу:

— А что у меня с животом?

— Все в порядке. Просто ушиб.

— Правда?.. Я очень люблю детей.

Таня закрывает глаза. Я обалдело смотрю на нее. Потом быстро выхожу из палаты, чтобы не расхохотаться. Прошу дежурную сестру почаще измерять Тане давление и отправляюсь в ординаторскую. Светает. Шесть часов. Делаю запись в Таниной истории болезни и не раздеваясь ложусь на диван. Вытягиваю свои длинные ноги. Ощущаю, какие они тяжелые и как эта тяжесть медленно утекает из них.

«Для какого счастливца мы спасли сегодня эту девушку? — думаю я. — Возможно, для того парня, который перепуганно дышал мне в затылок: „Что с нею, доктор?..“ Парень, кажется, ничего». Усмехаюсь. Похоже, я стал папой Володей… Неплохо бы поспать часа полтора. Завтра операционный день. Собственно, сегодня. Через три часа.

Будит меня Николай. Он опрокинул стул, чертыхается. Всегда ему тесно! Его громадная двухметровая фигура нигде не помещается. Даже в нашей довольно просторной операционной.

— Вот медведь, — смеется Муся. Она сидит у стола и просматривает температурные листки.

— Все равно уже пора вставать, — успокаивает меня Николай. — Скоро пятиминутка. Как дежурилось?

Он не скрывает радости по поводу того, что я начал дежурить. Совершенно меркантильной радости: тридцать дежурств теперь будут раскладываться все же на пятерых.

Я рассказываю им о Тане. До пятиминутки заходим к ней все, вместе с Петром Васильевичем.

За плечами Петра около тридцати лет в хирургии, оперирует превосходно. Руки движутся ловко и экономно, берут все мягко. И при этом дрожат. Вначале я с недоверием смотрел на операции Петра, даже со страхом. Но удаление желудка в этих дрожащих руках продолжается всего час с небольшим. «Дай бог, чтобы мои так дрожали», — говорит Николай. Теперь и я себе желаю того же.

Оперируем до часу дня. Николай дает наркоз и похваляется:

— Это наркоз! Что вы скажете, Петр Васильич? — и потирает громадные, как сковородки, ладони.

— Молодец. Из тебя может выйти толк, особенно если продать ружье, — улыбается тот.

Николай страстный охотник и все свободное время уделяет охоте или охотничьему инвентарю. На худой конец — разговорам об охоте.

В коридоре меня встречает Муся:

— Целый час тебя ждет какой-то парень. Насчет Тани.

Парень тот самый, загорелый, сидит в нашем небольшом вестибюле на табуретке и разглядывает свою шапку.

— Вы ко мне?

— Да. Здравствуйте, доктор… — И смотрит на меня, как на факира.

Я не могу сдержать улыбки.

— Все в порядке. У нее перелом таза без смещения костей. Гематомы…

— Что это? — со страхом спрашивает он.

— Кровоизлияния.

— Опасно?

— Мы считаем, что все будет в порядке.

— Спасибо… Мне уже говорили утром… Я хотел узнать точнее. Потом еще дед ее с бабкой очень волнуются. Он сердечник, и ему не разрешают ходить. А тут… хотел ехать сюда. Не верит мне. Не знаю, что и делать… — И смотрит выжидательно и просительно.

— Как вас зовут?

— Игорь.

— Вы ее родственник? — задаю я ехидный вопрос.

Парень смущается:

— Нет… Мы живем рядом.

— Хорошо. Я зайду к ним. Скажите адрес.

Закончив все дела на отделении, отправляюсь к Таниному деду. Сегодня дежурит Муся, я спокоен за Таню. Не то что я не доверяю, к примеру, Николаю. Но когда он засыпает, его трудно добудиться — крепкий парень с крепким сном. Муся очень беспокойная, она всю ночь бродит по отделению.

Вечереет. Ветер гонит низкие облака, сечет редким твердым снегом.

Где-то совсем рядом Алтайские горы. Выходя из больницы, я всегда смотрю на них. Это вроде привета всем моим друзьям-альпинистам. Или привета от них… Но сегодня гор не видно. Они в снежной мгле, в тучах. За несколько дней земля скрылась под снегом. Говорят, снег сойдет теперь лишь в апреле. Следовательно, кучи строительного мусора, глины, песка, громадные лужи и топкие, как болота, улочки тоже скрылись до апреля.

Помню, как поразил меня вид города в день приезда. Через неделю после того, как простился с Невским, я мчался по главной улице, упирающейся одним концом в гору, а другим — в рудничный террикон. По сторонам проносились одинаковые, словно близнецы, двухэтажные дома с низкими палисадниками, мелькал лес столбов. За машиной вставала стена пыли. Два квартала асфальта — начало благоустройства, громадная лужа, через которую ПАЗ плывет, как «амфибия», и, наконец, шлакоблочный красавец в два этажа. Там, в трехкомнатной квартире Вани, Лоры и Муси, я поселился в ожидании отдельной комнаты. Такой уж народ хозяева: им скучно в малолюдье. Не один молодой специалист, вроде меня, прошел уже через эту квартиру, окрещенную, наверное по ассоциации с Вороньей слободкой, «Птичьей горой». Я привык к «Птичьей горе» и не тороплюсь, честно говоря, расставаться с нею.

Вот он, наш дом, с изумительной звукопроницаемостью и облупившейся штукатуркой, один из первых двухэтажных домов в городе. С сожалением оставляю его за спиной и углубляюсь в лабиринт улочек «частного сектора».

Отыскать дом Таниного деда оказывается делом более сложным, чем я себе это представлял. На Речных улицах (а их три!) все знают друг друга, вероятно, в лицо, и такая мелочь, как номера домов, не беспокоит жителей. Выслушав с десяток охрипших собак, все же нахожу нужный дом.

Дед Тани — Кирилл Савельевич — седой, худощавый, с большим добрым ртом. Бабушка — маленькая старушка, в туго затянутом темном платочке. Вначале они принимают меня за нового участкового врача. У Кирилла Савельевича тяжелая стенокардия. Ходит он очень мало, и только по комнате. Во всех углах небольшой горницы капсулы с нитроглицерином.

Я