Роман Ясюкевич Следы в степи

Я много ходил по степи. Просто так, потому что нравилось. И всегда удивлялся, вдруг наткнувшись на следы шин. Зачем кому-то понадобилось сюда ехать, да ещё на такой старой резине: протекторы, вон, почти полностью стёрты. И придумал я, будто старые грузовики покидают гаражи и автостоянки, чтобы умереть в особом месте, в глубине степи. Как слоны. Об этом и сказка.

* * *

Старые грузовики, они, как старые люди: все на одно лицо, если не присматриваться. А это был очень старый грузовик. По автомобильным меркам чуть не ровесник своему шоферу, а Михалыч сегодня шестидесятый юбилей празднует.

Грузовик давно бы списали на металлолом, да Михалыч попросил дать ему доработать до пенсии на своей машине. Сам доставал запчасти, договаривался с ремонтниками… И вот теперь всё.

Сейчас он выберется из кабины, хлопнет напоследок дверцей и уйдёт. Спасибо, что хоть после банкета заглянул…

Грузовику вдруг стало стыдно: получалось, будто он в чём-то обвинял Михалыча. Нет, Михалыч — хороший. И шофер отличный. Аккуратный, внимательный. Это для автомобиля важно, чтобы за рулём сидел хороший человек.

— Ну, бывай, старичок, — Михалыч провёл ладонью по измятому, в ржавых шрамах торопливой сварки крылу. — Уже не свидимся. Завтра с тебя снимут чего ещё можно, да и под пресс… Оно и лучше, чем бездельем маяться… Я вот тебе ворота закрывать не буду. Хоть на звёзды в свою последнюю ночь посмотришь.

Михалыч, по привычке, попинал колесо: «Слабовато, подкачать бы… ай, да что теперь!» — и, махнув рукой, ушёл. Ворота и на самом деле не запер.

Почему-то никто не обратил на это внимания. Двор автобазы понемногу опустел. Только в ремонтном боксе редко вспыхивал огонёк электросварки.

Грузовик не понимал, почему теперь мало кто работает в вечернюю и ночную смену. Неужели дел не осталось? Да и завод сельхозоборудования, которому принадлежала автобаза, на ночь стихал. А ведь было время…

Ничего удивительного в том, что старый грузовик умел размышлять и вспоминать. Ведь Михалыч часами разговаривал с ним, как с живым. Особенно в дальних рейсах, ночью. Степь и днём не балует разнообразием, а уж ночами и подавно. Вот Михалыч и беседовал с грузовиком, чтобы не уснуть.

Больше всего грузовику нравилось ездить по степи на закате. И обязательно на запад. Ну, в ту сторону, куда падают солнца.

Пока Михалыч не рассказал грузовику о планетах и звёздах, тот считал, что солнца — это такие осветительные шарики, которыми каждое утро кто-то выстреливает в небо далеко на востоке.

Вначале розовато-оранжевые, они разгораются к полудню до ослепительного белого сияния, а потом, постепенно угасая, падают в степь и разбиваются, расплёскивая остатки светоносного топлива. В эти мгновения каждая жухлая былинка, каждый ажурный шар перекати-поле вспыхивают недолгим алым пламенем; темные обветренные скалы становятся похожи на слоистые брызги багрового стекла, а невысокие холмы расплющиваются ещё больше, словно изнутри, под плюшевой обивкой, они из ваты.

Славно было бы, думал грузовик, найти то место, куда падают солнца. Наверняка там будут какие-нибудь недогоревшие осколки. Ведь их можно отлично приспособить вместо габаритных огней или стоп-сигналов. Только Михалычу придётся придумать такие специальные шторки…

Если бы грузовик кому-нибудь рассказал о своей мечте, над ним бы просто посмеялись. В самом деле, почему осколки должны светиться, если сгорает какое-то топливо? Нелогично. Впрочем, мечта — на то и мечта, чтобы быть нелогичной и противоречить здравому смыслу.

К сожалению, раньше или позже, но Михалыч всегда выворачивал руль в сторону, и грузовику приходилось подчиняться. А что делать, они в степи не для того, чтобы за солнышками гоняться. Их первая и главная задача вовремя доставить в колхозы и совхозы запчасти для тракторов и комбайнов.

То, что солнце звезда, что оно одно и никогда не падает на землю, грузовик узнал совершенно случайно, и это было для него настоящим шоком. Но Михалыч врать не будет. Зачем ему?

Разговор этот случился ясной зимней ночью. Трое суток мела метель и Михалыч, которому было поручено срочно отвезти солярку в далёкий целинный совхоз, места себе не находил. Едва распогодилось, он прыгнул в кабину и нажал на газ.

Степь в свете фар казалась ровным белым покрывалом, все дороги замело напрочь, и если бы грузовик не размышлял над невзначай обронёнными Михалычем словами: «Ишь, вызвездило! Говорят, возле каждой звезды тоже планеты крутятся, вот, как наша Земля вокруг Солнца…» — а пытался нащупать колёсами целинник, они бы точно заблудились.

Та ночь запомнилась ещё одним событием. Смертью волка. Он выскочил из-под снега перед самым бампером, но вместо того, чтобы сигануть в сторону, оскалил клыки и вздыбил шерсть на загривке: пугал. Ударом его кинуло на капот, прижало на мгновение к лобовому стеклу и сбросило вбок на первой же рытвине.

Михалыч долго не мог успокоиться:

— Тьфу ты, вот же как!.. А ведь, кажись, карнаухий волчара был, слышь? — обратился Михалыч к грузовику, — Помнишь чабана?.. А ведь он прыгнул на нас, ей-бо, прыгнул!..

Чабан — это степной пастух. Познакомились как-то летом. Они из райцентра возвращались в город и Михалыч, заметив неподалёку табун и юрту чабанов, свернул, чтобы купить кумыс, молоко кобылье.

Вспоминать об этом знакомстве грузовик не любил. Злой старик оказался этот чабан. Как он ругал Михалыча за то, что тот по степи на машине ездит. И колхозы ему не нравились. Но об этом он не сразу сказал. Сначала кумыс Михалычу налил и от денег отказался. Так бы и разошлись, но Михалыч волчонка увидел. Лежал он в тени юрты, передняя лапа к палке привязана — видать, сломана. Михалыч его погладить хотел — больно жалкий волчёныш, ухо разодрано — а тот изловчился и укусил.

— Ишь, вражье семя! — воскликнул Михалыч, разглядывая прокушенный палец. — Эй, отец, это где ж ты его подобрал? А мамка его где?

Чабан в ответ, ни с того, ни с сего раскричался:

— Убить хочешь? Убей! Семью его убил и его убей!

— Ты чего? — опешил Михалыч.

— Давай, русский, его убей, коней убей, меня убей, степь убей — всех убей! Давай!..

Михалыч совсем растерялся. Подхватил банку с кумысом, начал к машине отступать. А чабан на него:

— Мои отцы и деды на этой земле сотни лет коней пасли! Не-ет! Пришли русские, сказали: хлеб растить будем. Вековые наши пастбища вспахали — пшеницу посеяли. А то, что у пшеницы корней нет, что она землю не держит — это им наплевать. Где теперь земля? Ветер унёс! Наша степная трава сотни лет росла. Коней кормила, землю держала, следы нашего рода берегла. Что теперь? Такыр.