- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (95) »
Велимир Хлебников Полное собрание сочинений Том 5. Проза, рассказы, сверхповести
Приносим глубокую благодарность В. П. Григорьеву, Вяч. Вс. Иванову, М. С. Киктеву, А. А. Мамаеву, М. П. Митуричу-Хлебникову, В. В. Полякову, В. В. Сергиенко, С. В. Старкиной, Н. С. Шефтелевич, а также всем сотрудникам рукописных и книжных фондов ГММ, ИМЛИ, РГАЛИ, РНБ, оказавшим помощь в подготовке настоящего тома ценными материалами и благожелательным содействием.В. Е. Татлин. Портрет Велимира Хлебникова. 1938
Стихотворения в прозе
«Со спутанной головой…»*
Со спутанной головой, руки опустив, некто заушения ждет на краю скалы серебряной в тумане. Сине-черная тьма вьется причудливо, в складки ложась, либо струями звонкими синими падает отвесно вниз, где пропасть виднеется. С опущенными руками заушения ждет. Изогнувшись, два мака в очи глядят вам. Красные-черно, запекшейся крови, на ножках узорных, на поле мерцающем синем. Синим зраком, там, где туманная пропасть. Ало-черной запекшейся крови, на поле мерцающем синем. В очи глядят вам упорно, насмешливо, страстно и беззвучно дрожат их губы, колеблемые смехом. Тонкие губы дрожат: миг – и все потрясет хохот безумный, веселый. Либо в складки легла, либо, звеня синими струями, падает вниз по отвесному камню и замолкает, слабея, внизу, где пропасть туманная стелется. Либо синими ручьями звенят, падая вниз. Очи подымет тогда василек у ног их лежащий, долго будет глядеть. Ножки узорные. – Вам непонятно? – гневно я крикну. Красный след зачерти от угла до угла. Но слаба, холодна страница, возьми красный след, зачерти страницу, и пусть от него веет страданием, хохотом, ужасом диким, призраками, что грезятся там, где кровью полита земля.4. VIII.1905 (обратно)
«Была тьма…»*
Была тьма, была такая черная тьма, что она переставала казаться тьмой и представлялась вся слитой из синих, зеленых и красных огней. И в этой тьме ползали чьи-то невзрачные, липкие, неотличимые от земли существа, чьи-то незаметные, скучные, тихие жизни. Но эти существа не замечали скуки жизни. Чего-то им недоставало, чего-то им нехватало, к чему-то они порывались, но они не знали, что это жизнь скучна, что это скука – жизнью подымается в них порой и жадно и долго дышит, как чахоточный, и падает, схватившись за впалую грудь. И жили они долго и скучно, долго, очень долго, но скучно, липко ползая во тьме. И в той же тьме был один святлячок, и он подумал: «Что лучше: долго, долго ползать во тьме и жизни неслышной или же раз загореться белым огнем, пролететь белой искрой, белой песней пропеть о жизни другой, не черного мрака, а игры и потоков белого света». И больше не думал, но обвязал смолой и пухом ивы тонкие крылья и, воспламененный и подгоняемый бушующим огнем, жалкий и маленький, пролетел белой искрой в черной тьме и упал с опаленными крылышками и ножками, непуганный, умирающий. И черная тьма призраками давила светлячка, лежащего в бреду, с воспаленным воображением, в последние тревожные мгновения. Но свет мелькнул. И прозрели существа во тьме, неслышно и липко ползающие по земле: с лебединой силой проснулась тоска по свету. Когда же после тьмы наступил день, тогда в потоках солнечного света кружилось много существ. То кружились они, познавшие свет. Трупик же светлячка был засыпан цветами.<1905> (обратно)
Песнь мраков*
Мрак и мрак, мы тянем друг друга за руки, упираясь в ноги и откинув головы на худых шеях. Мрак и мрак, мы напрягаем мышцы худых и длинных тел и растягиваем в длительном томлении связки рук. Мрак и мрак, нас двое с упавшими низко волосами. Леса ощущений в смутном мраке. Шорохи темных и смутных чувствований. Темный лес. Светает. Могучий короткий клич. О, солнце озарения! Из-за темного смутного леса показывается большой и скорбный орел и могучим полетом устремляется вперед, с всяким мгновением, туманным и огромным утром, становясь больше и яснее. Вот он опускает крылья и садится на дерево. Он вытягивает шею и три раза издает клич холодный и могучий: – Это я. Мысль. Я пришла к решению и сложила крылья. В густом мраке: – Я и он завтра умрем. Призыв издали: – Явитесь, нежность, трогательная дружба. В густом мраке: – Во мраке здесь двое юношей решили умереть с другими за благо многих. О, плачьте, плачьте слезами радости! Из мрака: – Я и он – умрем. (Надежда, чьи движения робки и прелестны, подлетает и садится на ветку молчания, где неподвижно сидит с просящими глазами; после отлетает, оставив нагой ветку молчания. И после снова боязливо прилетает и садится на ветку и смотрит просящими глазами. И так молчаливо улетает.)<1905–1906> (обратно)
Юноша Я – Мир*
Я клетка волоса или ума большого человека, которому имя – Россия. Разве я не горд этим? Он дышит, этот человек, и смотрит, он шевелит своими костями, когда толпы мне подобных кричат «долой» или «ура». Старый Рим, как муж, наклонился над смутной темной женственностью Севера и кинул свои семена в молодое женственное тело. Разве я виноват, что во мне костяк римлянина? Побеждать, завое<вы>вать, владеть и подчиняться – вот завет моей старой крови.<1907> (обратно)
Простая повесть*
Небозобый гуллит, воркует голубь. У дальних качелей, как вечер, морщинится, струится платье. Даокий проходит по полю у тополя юноша. Ноги, как дни и ночь суток, меняют свое положение. Вечер вспыхнул; без ночи возникли утра поднятых рук. Его ресницы – как время зимы, из которой вынуты все дни, и остались одни длинные ночи – черные. Остались шелковые дремлющие ночи. Ожиданиевласа, одетая в вечернее, девушка. И желаниегривые комони бродят по полю, срывают одинокие цветы. Неделей туго завитая коса девушки – дни недели. Рука согнута, как жизнь свадьбой, в руке – цветок. Никнет, грузнет струистый вечер. Не надо ничего, кроме цветка – сон-травы. Крыльями птиц разметались части платья даокого юноши. Он рассветогруден. Его кафтан, как время, и пуговицы, как ясные дни осени. В руке ник платок-забвение. Зачем, как воины, обступили-прикрыли рассвет умирающий – вороны? Впрочем, горнишн<а>я принесла настойчиво зовущей госпоже морель.<1907> (обратно)
«А и векыни обитают в веках…»*
А и векыни обитают в веках,- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (95) »