полог, — давай покончим с этим. Я схожу в город, узнаю, какие еще вести привезли матросы.

Оставшись с ребенком одна, женщина какое-то время сидела без движенья, и в глазах ее все так же стоял страх. Потом ребенок протянул к ней ручонки, и она внезапно улыбнулась. Улыбка вернула молодость и краски ее чертам и взгляду светлых глаз. Она наклонилась, чтобы достать дитя из колыбели, потом посадила его себе на колено. Взяв со стола корку черного хлеба, она обмакнула ее в кувшин с козьим молоком и поднесла к губам мальчика. Приняв у Сулы хлеб, дитя принялось есть его, пристроив темную головку у нее на плече. Прижавшись щекой к его макушке, женщина погладила темные кудри.

— Мужчины глупы, кто бы что ни говорил, — негромко произнесла она. — Они никогда не увидят того, что живет прямо у них под носом. Ты ж, моя косточка, вырастешь не таков, об этом твоя кровь позаботится. Вот уже сейчас ты словно смотришь в самую суть вещей, а ты совсем еще дитя… — Она коротко рассмеялась ему в волосы, и мальчик улыбнулся, какой странный вышел у нее звук.

— Бастард короля Лота, как же! Это люди так говорят, да оно и к лучшему. Но если б они видели то, что я вижу, знали б то, о чем я догадалась столько месяцев назад…

Покачиваясь, она крепче прижала ребенка к груди, успокаивая саму себя. Мыслями она ушла в прошлое, когда летней ночью два года назад Бруд, получивший дар золотом в награду за молчанье, вышел в море, но не туда, где ловил обычно, а дальше на запад, в бурные морские воды. Четыре ночи кряду он ждал за мысом, жалея потерянный улов, но королевины обещанья и золото заставляли его хранить клятву и держать рот на замке. А на пятую ночь, тихую белую ночь оркнейского лета, в узкий пролив тайно вошел корабль из Дунпельдира и стал на якорь во фьорде. С борта корабля спустили шлюпку, и та почти беззвучно понеслась по воде, повинуясь мощным гребкам сидевших на веслах солдат королевы. Бруд отозвался на их тихий оклик, и уже вскоре две лодки стали борт о борт. Узел передали с рук на руки. Шлюпка отчалила и растворилась в полумраке. А Бруд развернул свою лодку к берегу и изо всех сил погреб в Тюленью бухту, где Сула ждала его у пустой колыбели, держа на коленях пеленку, которую соткала для своего мертвого сына.

«Бастард», — сказали им. Ничего больше. Королевский бастард. И потому угроза для кого-то где-то. Но однажды может быть полезен. А потому молчите и вскормите его, и, возможно, настанет день, который принесет вам большую награду…

Награда давным-давно перестала занимать Сулу. Она жила с единственной наградой, в которой нуждалась, — с самим ребенком. Но она также жила в постоянном страхе, что однажды, когда где-то далеко то или иное лицо королевской крови сочтет это для себя выгодным, мальчика у нее заберут.

Сама она давно уже сообразила, что это за «лица королевской крови», хотя у нее хватало ума не заговаривать об этом ни с кем, даже с собственным мужем. Король Лот тут ни при чем, в этом она была уверена. Она видела остальных его сыновей от королевы: у мальчиков были золотисто-рыжие волосы Моргаузы и, как отец, они были кровь с молоком и крепкого сложенья. Ничего из этого не проявлялось в ее приемном сыне. Темные глаза и волосы, пожалуй, могли принадлежать Лоту, но разрез этих глаз, линия бровей и скул были совсем иными. И что-то в складке губ, в ручонках, в хрупкости кости и чистой, теплого тона коже, в неуловимой манере двигаться и смотреть говорило неусыпному взору Сулы о том, что перед ней дитя королевы, но не сын короля Лотиана.

А если поверить в это, то и многое другое становится яснее: это ведь люди королевы поспешили вывезти младенца из Дунпельдира до того, как вернулся с войны король Лот; последовавшее затем избиение всех новорожденных младенцев в городе ради того, чтоб отыскать и уничтожить одно-единственное дитя, резня, которую король Лот и его королева приписывали королю Артуру и его советнику Мерлину, но на деле (так передавали из уст в уста опасливым шепотом) учиненная по приказу самого короля Лота; и регулярные посылки деньгами и вещами или снедью, что приходили из дворца, где за годы жизни ребенка король и не бывал. Выходит, их посылала королева. И даже теперь, когда король Лот уже мертв, королева все равно продолжала платить, и ребенок по-прежнему пребывал в безопасности. Других доказательств Суле и не требовалось. Королева Моргауза, дама, отнюдь не славящаяся мягкосердечием, едва ли стала вскармливать бастарда своего супруга, более того — бастарда, на год старше собственного законнорожденного первенца и потому имеющего, пусть спорное, преимущественное право на престол и королевство.

Выходит, незаконнорожденный сын королевы. Но от кого же? И здесь, на взгляд Сулы, не оставалось сомнений. Она в глаза не видела сводного брата королевы Моргаузы, Артура, Верховного короля всей Британии, но, как и все в округе, слышала немало рассказов об этом сотворившем настоящие чудеса молодом человеке. И первая из этих повестей была о великой битве при Лугуваллиуме, где совсем еще юный Артур внезапно появился подле короля Утера и повел его войска к победе. А после — говорилось дальше в легенде, рассказываемой с гордостью и немалой долей снисхожденья, — он, еще не зная истины о своем происхождении, возлег с Моргаузой, которая была незаконнорожденной дочерью Утера, а ему самому приходилась сводной сестрой.

Время совпадало. Возраст ребенка, и внешность его, и манеры — все совпадало. Нетрудно тогда объяснить и слухи об избиении младенцев в Дунпельдире, не важно, произошло оно по приказу Лота или Мерлина, и даже — ибо таковые обычаи сильных мира сего — оправдать его.

А теперь Лот мертв, Мерлин тоже. Артура заботят иные, более великие дела, да к тому же — если правдивы все байки, что достигают таверны, — к сему времени бастардов у него уже не одна дюжина, и потому, вероятно, он уже выбросил из головы ту роковую ночь или просто позабыл о ней за повседневными заботами королевства. Что до Моргаузы, она не станет убивать собственного сына. Ни за что. Но если король Лот и чародей Мерлин мертвы, а Артур далеко, зачем ей оставлять его здесь? Разве не отпала нужда тайно держать его в этой одинокой заброшенной бухте?

Сула покрепче прижала к себе дитя: страх холодным тяжелым камнем лежал у нее на сердце.

— Сохрани его, богиня. Заставь Ее забыть о нем. Сделай так, чтоб он остался здесь. Хорошенький мой, мой Мордред, мой мальчик из моря.

Дитя, встревожившись от внезапного движенья, крепче обхватило ее руками и пробормотало что-то ей в плечо. Звук вышел почти неслышный, заглушенный складками одежды, но она затаила дыханье и умолкла, раскачиваясь и глядя поверх головы ребенка на стену