принимать опасный оборот. Переговоры, затеянные с шахом, не привели ни к чему; победившие, но истощенные совершенными усилиями, лишенные возможности долго держаться на море, без -запасов провианта, Стенька и его спутники не знали, что им дальше делать и как поступить с огромной добычей, которую они награбили. В сущности, следуя своему внутреннему влечению, они охотно завершили бы свои рискованные приключения обычной, заурядной развязкой казачьих экспедиций по Черному морю: возвращением в донские станицы с награбленной у «неверных» добычей. Но они имели неосторожность бросить вызов московскому правительству, — и обратный путь был для них прегражден. Астраханский воевода, подготовившись на этот раз более предусмотрительно, ждал их у прохода с тридцатью шестью судами и 4 000 стрельцов.

Плохо осведомленный и, как всегда, дерзкий, Стенька безрассудно столкнулся с этой внушительной силой, вынужден был отступить и, преследуемый, сдался на капитуляцию. Следуя своим инструкциям, Прозоровский проявил большую уступчивость. Казаки предложили возвратить все, награбленное не на мусульманской территории, разгром же каспийских берегов мог сойти за своего рода законные репрессии, ввиду постоянных набегов персидских подданных или данников на московские прибрежные владения. Соображения эти легли в основу переговоров. В астраханском городском приказе, 25-го августа 1663 года Стенька и его сотоварищи принесли торжественно повинную. Атаман сложил свою предводительскую булаву, подтвердил клятвенным обещанием, что выполнит принятые на себя обязательства и послал в Москву депутацию, отделавшуюся снисходительным выговором.

Стенька пировал с воеводами, одарил их персидскими тканями, бил челом царю городами, отнятыми у шаха, и достиг своей цели — позволения вернуться на Дон с остальной частью добычи. Пообещав сдать всю свою артиллерию, он сохранил однако около двадцати пушек, — сославшись на необходимость миновать степи, где ему могли угрожать крымские или азовские татары и турки.

Воевод упрекали потом, что они не задержали казаков, распределив их по стрелецким ротам. Но воеводы не могли и думать о подобной попытке: Стенька и его присные предстали перед ними в таком великолепии, что, покрытые шелками, с руками, полными золота, воскресили в них воспоминание об Олеге и его дружине, ослепивших Киев богатствами, захваченными в греческой империи. На лодках их красовались чуть не легендарные шелковые канаты и паруса! Наполовину оказаченные в городе, где все дышало еще тем же духом первобытной независимости, стрельцы далеко не внушали доверия в отношении воинской дисциплины; между тем, это была единственная сила, на которую опирались Прозоровский и его помощник. Для стрельцов соблазн был слишком велик: они сами могли пожелать присоединиться к торжествующей казачьей вольнице, шатавшейся по кабакам в бархатных кафтанах и, для расплаты по счету отдиравшей от шапки драгоценную жемчужину.

Стенька, державший в полном подчинении всю эту суровую орду, представлялся таким ласковым, щедрым, великодушным! Воеводы, сравнительно с ним, казались такими требовательными и строгими к бедному люду! Правда, Стенька желал, чтобы ему оказывали почти царские почести: приходившие к нему должны были становиться на колени и кланяться лбом до земли; но он позволял делать что угодно, никогда ни в чем не отказывал.

Прибывший в это время в Астрахань на корабле «Орел», — первом образце будущего русского флота^[1] голландец Стрюис видел атамана и следующими чертами обрисовывает его наружность:

«Он казался высоким, держался с достоинством, имел вид горделивый. Сложен он был стройно, но лицо было несколько поперчено рябинами. Он обладал даром внушать страх и любовь... Мы застали его в шатре с его наперсником, прозванным «Чертовы усы» (речь идет, вероятно, о Ваське Усе), и несколькими другими офицерами... Наш капитан поднес ему в дар две бутылки водки, которой он обрадовался, так как давно уже не пил ее... Он сделал нам знак сесть и поднес нам по чарке за свое здоровье... но не говорил почти ничего и не проявил никакого желания узнать, для какой именно цели мы прибыли в эту страну... Мы вторично посетили его и нашли на реке, в раскрашенной и вызолоченной лодке, пьющим и веселящимся с некоторыми из его офицеров. Возле него была персидская принцесса...»

Красота этой наложницы и ее знатное происхождение немало способствовали престижу Стеньки, возбуждая, впрочем, зависть среди его соратников. Этим, вероятно, объясняется неожиданный «жест», которым, согласно преданию, завершился роман с персидской царевной. В самый разгар пиршества, опьяненный вином и страстью, атаман бросил прекрасную персиянку в Волгу, оправдывая свой поступок желанием рассчитаться с любимой рекой, наградившей его властью, золотом, всякими богатствами; он, в свою очередь, пожертвовал ей лучшей частью своей добычи!

Приводя этот эпизод, Стрюис не говорит, что был его очевидцем; достоверность его тем более подозрительна, что такое же повествование включено в былину о Садке, новгородском госте.

Стенька, как и большинство ему подобных авантюристов, относился с пренебрежением ко всему, не исключая человеческой жизни; вся его карьера была лишь кровавой оргией. Можно допустить, что он убил и дочь Менеди-хана, — но при условиях не столь мелодраматических. Присвоив себе роль верховного судьи, он приказал, в другом случае, повесить за ноги женщину, уличенную в прелюбодеянии, и утопить ее соблазнителя.

Подобные эпизоды внушили астраханским воеводам желание поскорее избавиться от таких неудобных соседей; 4-го сентября казаки покинули Астрахань.

Подымаясь по Волге, Стенька, вопреки запрещению, заставил раскрыть ворота Царицына, поил своих людей водкой за счет жителей, сорвал откуп с царицынского воеводы Григория Унковского, подергав его предварительно за бороду, и направился, наконец, к Дону. Навстречу ему выехали послы, которых он отправил в Москву.

Стенька проникся в Астрахани сознанием своего значения и могущества; он и не подумал о том, чтобы выполнить только что принятые на себя обязательства. Не отослав, как обещал, оставленных ему двадцати пушек, он окопался между Кагальником и Ведерниковым, вызвал в новую резиденцию свою жену и брата Фрола и как бы поделил область войска Донского: в Черкасске верховодил по-прежнему Корнил Яковлев, под главенством же Стеньки Разина сосредоточилось до 2700 хорошо вооруженных казаков, покрытых легендарной славой персидского набега. Стоустая молва преувеличивала россказни о баснословно богатой добыче. Многие прибывали к Стеньке даже с отдаленных берегов Днепра: все эти