наполнена великими событиями. Пыхтя сизым дымом, прошлепал мусоровоз размером со слона. На одной из беседок виноградная лоза провисла так, что можно было, подпрыгнув, достать пару ягод с огромной налитой грозди. Ягоды в прыжке были раздавлены, сок брызнул на куртку. Обычное дело. Семь бед — один ответ.

В нашем дворе в огромной луже сидели два карапуза и что-то лепили из грязи.

«Глину из балки притащили», — компетентно подумал я.

А взрослый «Я» с ужасом вспомнил, как прошлым летом сам таскал из старого оврага глину и в этой же самой луже пытался вылепить чашку для мамы. Мама тогда не оценила…

Вообще то, я отлично понимал, что вся эта радость — суть детских биохимических процессов в организме. Но, черт побери, как это было здорово! Как легко и беззаботно…

Вот и мой подъезд.

Ну что ж, продолжаем исследовать все изюминки этого волшебного мира под названием «Детство». Что-то мне подсказывает, что в этом компоте не все ягодки бывают исключительно розового цвета.

* * *

— Это что такое?! — мама молодая и красивая.

Щеки разрумянились — только что мыла пол в квартире. На кухне пахнет чем-то невообразимо вкусным. Там виден уголок стола, на столе — арбуз!

— Нет, ты посмотри на него! Ты чего улыбаешься? Это что такое, я тебя спрашиваю?! — у мамы от возмущения аж задрожала кудряшка над ухом.

Кстати, половая тряпка у нее еще пока в руках…

— Под машину попал, — я деловито стряхнул с себя ранец, и, не расстегивая, носком за задник сковырнул туфли, запоздало вспомнив, что матери так не нравится, — Без травм и увечий. Отделался легким испугом.

— Чем?… Без чего? — чувствуется, что у матери много вопросов, но она не успевает расставить приоритеты, — Ты под машину попал?!

Ага, расставила. Тряпка уже в ведре — значит острая фаза позади. А в прошлый раз огреб именно этой тряпкой. Тогда мне досталось за четыре часа несанкционированного отсутствия и за рваную форму, которую мне, якобы, злые мальчики порвали специально. За то, что я лучше их читаю в школе.

Бледненькая была версия, если честно. Лучше бы про кота завернул…

Но, мама! Как же все-таки хорошо я ее помню!

— Мам, не волнуйся ты так. Не совсем попал. Машина тормозила, а я не видел. Толкнула просто, и я упал на коленку. Вот, штаны порвал…

Мать уже на коленях передо мной и ощупывает всего с ног до головы.

— Здесь болит? А здесь? Не тошнит? Голова не кружится? — мама у меня — медсестра, работает в детском садике как раз за той балкой, где мелкота глину ковыряет для лужи.

— Не болит… И здесь… Мам, у нас есть что покушать? Было бы сотрясение — есть не хотелось бы, — тщетная попытка сбить маму с намеченного курса.

— Ты откуда… Я тебе сколько раз говорила осторожно переходить дорогу? Тысячу раз. Ты-ся-чу раз!!! — мамин испуг плавно перерастает в ярость.

Сейчас нужно просто ее внимательно выслушать со скорбным выражением лица, пару раз кивнуть и дождаться вердикта. Он известен заранее — «гулять не пойдешь».

Из комнаты на интересное представление подтягивается почтенная публика — младший братишка. Он осторожно выглядывает в прихожую. На пухлой мордашке — довольное выражение. Брательник огребает!

У нас с ним неровные отношения, связанные с социальным статусом в семье. Я — старше, сильнее, умнее, да еще к тому же — школьник. А он в четыре года уже вычислил, что все мои преимущества легко сводятся к нулю, стоит ему громко зареветь и указать пальчиком в мою сторону. Верховный суд в лице родителей, как правило, опускает следственные изыскания и сразу переходит к исполнению приговора. Стоит ли говорить, кто преступник?

— …а ты ворон считаешь! Тебя что, как маленького за ручку водить? Или сосочку дать? Сейчас у Васьки отберу и дам!

Мать считает себя сильным педагогом, потому что с отличием окончила медицинское училище. И потому что работает в детском саду. С личным составом, блин. Она предпочитает оригинальные наказания. Креативные, я бы сказал.

Услышав про соску, главный и единственный зритель моментально испаряется. Метнулся перепрятывать свое сокровище, которое ему категорически запрещено использовать по назначению. Но запретный плод так сладок!

Между тем, градус морализирования постепенно нарастает. Я покосился на тряпку:

— Знаешь, что странно, мама, — специально произношу это медленно, намеренно попав в тот момент, когда мать делает паузу перед очередной эскалацией нравоучений, — когда я лежал на проезжей части (чуть не ляпнул «в луже крови»), лежал испуганный и оглушенный, мне на какую-то секунду показалось, что я английский музыкант. Представляешь? Стою я такой на огромной сцене в свете прожекторов. Вокруг — тьма народу. Все беснуются, визжат. А я тихо перебираю струны на гитаре и пою песню. Потом очнулся — я опять на асфальте. Но слова этой песни запомнил. Вот они (прости меня, Пол):

When I find myself in times of trouble

Mother Mary comes to me,

Speaking words of wisdom — Let it be.

В дверном проеме появилось Васькино ухо.

And in my hour of darkness

She is standing right in front of me,

Speaking words of wisdom — Let it be.

Брат высунулся из комнаты полностью. Он уже не улыбался, потому что мешал раскрытый рот. В левой руке он держал запрещенную соску.

Дальше я продолжать не стал, хотелось понаблюдать за реакцией публики.

Реакции не было.

Была Немая сцена…

* * *

Мать научила меня бегло читать в пять лет.

Окрыленная успехом, в семь лет она стала учить меня английскому языку, но этот путь не так густо был усыпан розами, как прежний. Добившись от меня усвоения разницы между pen и pensile, мать махнула рукой и переключилась на Василия. Там пока успехи были далеки от радужных, но надежда, как известно, умирает последней.

Если вообще умирает…

По умолчанию, Васька должен был стать гением. Я, так просто — способный. А вот Ва-а-ся! На мне все педагогические методики обкатывались, на Васе — реализовывались. Меня дома учили быстро и с азартом. Васю — долго, вдумчиво и со вкусом. Может поэтому, я впоследствии вынужден был всю информацию схватывать на лету.

А Василий вырос тугодумом.

Итак, наконец-то в доме зазвучала английская речь.

Сбылась мечта педагога!

Мать на кухне задумчиво терла сухим полотенцем посуду, рассеянно выслушивая Васькины жалобы, которые щедро сдабривались надрывными всхлипами и выразительным закатыванием глаз.

А я ходил по нашей старенькой квартире, как по музею.

Каждый пустяк, каждая деталь или предмет в комнате отзывались в душе какой-то щемящей нежностью. Не понятно к кому, то ли к родителям, то ли к брату, а может быть — к самому себе.

А скорей всего — ко всему этому забытому миру. Яркому и