Эдвард Ли Ты — все для меня

1

Тебя зовут Истер Катлер. Тебе пятьдесят лет, и ты всю жизнь прожила на холмах. Жила праведно и честно. Всегда поступала с другими так, как хотела, чтобы поступали с тобой. Жила с земли, сама шила себе одежду. Готовила для своей семьи на дровяной печи. И с твоего лица никогда не сходила улыбка. Улыбка благодарности. «За каждый божий день, что мы живем, Истер… мы должны быть благодарны», — всегда говаривал дедушка Орн, и ты верила ему.

До настоящего момента.

Пока ты не заглянула в приоткрытую дверь собственной спальни.

Ты обладаешь уникальной способностью находить выход своему гневу и разочарованию через разумное обоснование, памятуя наставление дедушки Орна. И хотя ты не можешь смотреть в приоткрытую дверь без слез, ты думаешь, что все мужчины одинаковы, если разобраться. Все они — глупые, похотливые развратники. Никогда не умеют контролировать свои жизненные потребности…

А видишь ты вот что: Твой сорокадвухлетний муж, Нут, вступил в интимную связь с твоей двадцатилетней дочерью, Линетт. Довольно странно, но ты находишь в увиденном нечто позитивное. По крайней мере, у него хватило совести не трахать ее в нашей кровати. Вместо этого, он стоит у края самодельного комода, а твоя дочь, голая и вся в поту, лежит на столешнице. Ее лодыжки сцеплены у Нута за спиной. Ты целую минуту наблюдаешь за жесткими, ритмичными толчками. Что беспокоит тебя больше, чем этот оголтелый инцест, так это жадные ухмылки на их лицах. А еще цикличные влажные шлепки его яичек о нижнюю часть ее вагины.

О, Нут, — думаешь ты, давая выход своему отчаянию через брань. Ты — все для меня, милый. Разве не знаешь? И посмотри, что ты делаешь. Трахаешь собственную дочь, потому что всегда был похотливым САМЦОМ. Видишь? Видишь, что с тобой сделал этот гадкий мир?

— Боже, папочка, — шипит сквозь стиснутые зубы Линетт, в то время как огромных размеров пенис орудует в ней. — Я люблю тебя, очень…

— Да, детка, да, — кряхтит в ответ потный мужчина.

Шлеп-шлеп-шлеп.

— Твоя дырка в сто раз приятней, чем мамашина…

Проливается очередная слеза.

— У скольких парней ты отсосала сегодня возле ««Каменщика»? — между делом спрашивает Нут.

— У двадцати шести.

— Хорошо. На две дозы хватит…

Шлеп-шлеп-шлеп.

— Все проглотила?

Она развратно ухмыляется, закрыв глаза, и выгибет спину.

— У-гу…

— Зачем? Вот маленькая уродка, — усмехается он. — И это моя дочь. Как я всегда учил тебя? Если собираешься что-то делать, делай это правильно. А, знаешь, мне нравится эта мысль.

— Какая мысль? Что ты имеешь в виду?

— Мысль, что все парни кончают тебе в рот, а я — тебе в дырку…

— О, папочка! Ты такой глупышка.

Снова шлепки и кряхтение. Нут ускоряет темп.

— Но тебе лучше поторопиться, папочка, — советует Линетт, еще сильнее сосредотачиваясь на ощущениях. — Мама может прийти в любую минуту.

Шлеп-шлеп-шлеп.

— Не, ее еще пару часиков не будет. Она мне так сказала. У нас будет время принять дозу и, возможно, еще раз перепихнуться. Твоя мама у Дори Энн Слейт, шьет салфетки или типа того. Так она сказала.

Линетт издает смешок.

— Салфетки?

— Ага, как будто я поверил, — усмехнулся Нут. — На самом деле вылизывают, наверно, друг другу их огромные старые дырки. Надеюсь, они цепляют себе на нос прищепки, когда делают это.

— Папочка!

Шлеп-шлеп-шлеп.

Линетт хихикает.

— Что… Что, по-твоему, она сделает, если… ну, ты понимаешь… Если узнает?

— А, я бы об этом не беспокоился. Твоя мамаша — очень понятливая девка. И она так меня любит, что, скорее всего, не скажет ни слова. Черт, я сплю с ней уже двадцать лет. Она хорошо знает, что мужику нужна время от времени новая дырка. Особенно сейчас, когда она становится старая и дряблая. Такие вот дела…

Шлеп-шлеп-шлеп.

По твоему лицу начинают катиться слезы, хотя ты понимаешь, что сказанное им — правда, и даже улыбаешься. Я люблю его больше жизни. Он — все для меня…

Темп становится бешенным. Подтянутое, мускулистое тело Нута блестит от пота.

— Я вот-вот кончу, детка! Давай, садись, как ты обычно делаешь…

— Нет, — надменно отвечает Линетт. — Не сяду, пока не скажешь.

Искаженное от похоти лицо Нута хмурится.

— Скажу что?

— Что любишь меня.

— А, едрен батон, Линетт, ты же знаешь, что я тебя люблю…

— Скажи, что любишь меня больше, чем маму.

Нут тяжело вздыхает.

— Блин, девчонка, ладно! Я люблю тебя больше, чем маму.

— Так-то лучше! — с этими словами она садится прямо.

— Да, да, детка… Теперь давай, суй мне палец в задницу, чтобы кончун у меня был, что надо…

Линетт хихикает, слюнявит палец и запускает его в…

— Да, да… Вот так… Суй глубже. Едрен батон, сейчас я залью твою дырку до краев. Я уже…

Шлеп-шлеп-шлеп.

И в этот момент ты входишь в спальню, поднимаешь пистолет и…

— Я-я, да! Вот оно!

БАМ!

Комната приглушает звук выстрела. Линетт пронзительно визжит, и в тот же самый момент половина черепной коробки Нута отлетает вправо и ударяется об стену, словно шмат говяжьего фарша. Голый мужчина валится на пол. Глаза у него выпучены, губы продолжают шевелиться. Его инцестуозный эрегированный член исторгает брызги спермы, в то время как из головы у него продолжают вываливаться испещренные кровью мозги. Затем глаза у него медленно закрываются.

Крики Линетт то затихают, то усиливаются, как газующий двигатель, когда твои натруженные руки стаскивают ее щуплое тело с комода на кровать. Она сопротивляется изо всех сил, но тщетно. Через считанные секунды она оказывается связанной по рукам и ногам.

— Мама, пожалуйста! Не стреляй в меня!

Несмотря ни на что, ты улыбаешься.

— Милая, признаю, сейчас я не самая счастливая женщина на земле, однако — милосердная! Стрелять в тебя? Линетт, я же тебя люблю. Ради бога, девочка! Я не стану в тебя стрелять.

Девчонка вопит во все горло.

— Прости, мама! Прости, но… но… ты же понимаешь… Это он заставил меня!

Ты нежно улыбаешься и обходишь кровать кругом. Она — твоя плоть и кровь. И, да, ты любишь ее. Но еще ты знакома со всеми превратностями жизни… Иногда просто любить — недостаточно. Ты роешься в развратных обрезанных шортиках Линетт и находишь именно то, что ожидала найти.

— Так, что это здесь? Что за штучка?

Маленькая стеклянная трубка.

Глаза Линетт испуганно расширяются.

— Этим ты куришь ту гадость, на которую подсадил тебя Нут?

— Нет, нет, мама! Он заставил меня подсесть на нее, клянусь!

Из шортиков ты также вынимаешь пачку мятых купюр, которые