крайности.
— Невозможно! — воскликнул Лувьер. — Берегитесь, сударь, не доводите нас до крайности.
— Невозможно! — раздался крикливый голос в глубине комнаты. Коменж обернулся и увидел там Наннету, с метлой в руках. Глаза ее злобно горели. — Добрейшая Наннета, успокойтесь, — сказал Брусель, — прошу вас. — Быть спокойной, когда арестовывают моего хозяина, опору, защитника, отца бедняков? Как бы не так! Плохо вы меня знаете! Не угодно ли вам убраться? — закричала она Коменжу. Коменж улыбнулся. — Послушайте, сударь, — сказал он, — обращаясь к Бруселю, — заставьте эту женщину замолчать и следуйте за мной. — Заставить меня замолчать? Меня?! Меня?! — кричала Наннета. — Как бы не так! Уж не вы ли заставите? Руки коротки, королевский петушок. Мы сейчас посмотрим! Тут Наннета подбежала к окну, распахнула его и закричала таким пронзительным голосом, что его можно было услышать с паперти собора: — На помощь! Моего хозяина арестовывают! Советника Бруселя арестовывают! На помощь! — Сударь, — сказал Коменж, — отвечайте мне немедленно: угодно вам повиноваться или вы собираетесь бунтовать против короля? — Я повинуюсь, я повинуюсь, сударь! — воскликнул Брусель, стараясь освободиться от объятий дочери и удерживая взглядом сына, всегда готового поступить по-своему. — В таком случае, — сказал Коменж, — велите замолчать этой старухе. — А! Старухе! — вскричала Наннета. И она принялась вопить еще сильнее, вцепившись обеими руками в переплет окна. — На помощь! Помогите советнику Бруселю! Его хотят арестовать за то, что он защищал народ! На помощь! Тогда Коменж схватил Наннету в охапку и потащил прочь от окна. Но в ту же минуту откуда-то с антресолей другой голос завопил фальцетом: — Убивают! Пожар! Разбой! Убивают Бруселя! Бруселя режут!
— Убивают! Пожар! Разбой! Убивают Бруселя! Бруселя режут!
Это был голос Фрике. Почувствовав поддержку, Наннета с новой силой принялась вторить ему. В окнах уже начали появляться головы любопытных. Из глубины улицы стал сбегаться народ, привлеченный этими криками, сначала по одному, по два человека, затем группами и, наконец, целыми толпами. Все видели карету, слышали крики, но не понимали, в чем дело. Фрике выскочил из антресолей прямо на крышу кареты. — Они хотят арестовать господина Бруселя! — закричал он. — В карете солдаты, а офицер наверху. Толпа начала громко роптать, подбираясь к лошадям. Два гвардейца, оставшиеся в сенях, поднялись наверх, чтобы помочь Коменжу, а те, которые сидели в карете, отворили ее дверцы и скрестили пики. — Видите? — кричал Фрике. — Видите? Вот они! Кучер повернулся и так хлестнул Фрике кнутом, что тот завыл от боли. — Ах ты, чертов кучер, — закричал он, — и ты туда же? Погоди-ка! Он снова вскарабкался на антресоли и оттуда стал бомбардировать кучера всем, что попадалось под руку. Несмотря на враждебные действия гвардейцев, а может быть, именно вследствие их, толпа зашумела еще больше и придвинулась к лошадям. Самых буйных гвардейцы заставили отступить ударами пик. Шум все усиливался; улица не могла уже вместить зрителей, стекавшихся со всех сторон. Под напором стоящих позади пространство, отделявшее толпу от кареты и охраняемое страшными пиками солдат, все сокращалось. Солдат, стиснутых, точно живой стеной, придавили к ступицам колес и стенкам кареты. Повторные крики полицейского офицера: «Именем короля!» — не оказывали никакого действия на эту грозную толпу и только, казалось, еще больше раздражали ее. Внезапно на крик: «Именем короля!» — прискакал всадник. Увидев, что военным приходится плохо, он врезался в толпу с шпагой в руках и оказал гвардейцам неожиданную помощь. Это был юноша лет пятнадцати — шестнадцати, бледный от гнева. Он, так же как и гвардейцы, спешился, прислонился спиной к дышлу, поставил перед собой лошадь как прикрытие, вынул из седельной кобуры два пистолета и, засунув их за пояс, начал наносить удары шпагой с ловкостью человека, привыкшего владеть таким оружием. В течение десяти минут этот молодой человек один выдерживал натиск толпы. Наконец появился Коменж, подталкивая вперед Бруселя. — Разобьем карету! — раздались крики в толпе. — Помогите! — кричала старая служанка. — Убивают! — вторил ей Фрике, продолжая осыпать гвардейцев всем, что ему попадало под руку. — Именем короля! — кричал Коменж. — Первый, кто подойдет, ляжет на месте! — крикнул Рауль и, видя, что его начинают теснить, кольнул острием своей шпаги какого-то верзилу, чуть было его не задавившего. Почувствовав боль, верзила с воплем отступил. Это действительно был Рауль. Возвращаясь из Блуа, где — как он и обещал графу де Ла Фер — провел только пять дней, он решил взглянуть на торжественную церемонию и направился кратчайшим путем к собору. Но на углу улицы Кокатри толпа увлекла его за собой. Услышав крик: «Именем короля!» — и вспомнив завет Атоса, он бросился сражаться за короля, помогать его гвардейцам, которых теснила толпа. Коменж почти втолкнул в карету Бруселя и сам вскочил вслед за ним. В то же мгновение сверху раздался выстрел из аркебузы. Пуля прострелила шляпу Коменжа и раздробила руку одному из гвардейцев. Коменж поднял голову и сквозь дым увидел в окне второго этажа угрожающее лицо Лувьера. — Отлично, сударь, — крикнул Коменж, — я еще поговорю с вами! — И я также, сударь, — отвечал Лувьер, — еще посмотрим, кто из нас поговорит громче.
Лувьер.
Фрике и Наннета продолжали вопить; крики, звук выстрела, опьяняющий запах пороха произвели на толпу свое действие. — Смерть офицеру! Смерть! — загудела она. Толпа бросилась к карете. — Еще один шаг, — крикнул тогда Коменж, подняв шторки, чтобы все могли видеть внутренность кареты, и приставив к груди Бруселя шпагу, — еще один шаг, и я заколю арестованного. Мне приказано доставить его живым или мертвым, я привезу его мертвым, вот и все. Раздался ужасный крик. Жена и дочери Бруселя с мольбой протягивали к народу руки. Народ понял, что этот бледный, но очень решительный на вид офицер поступит, как сказал. Угрозы продолжались, но толпа отступила. Коменж велел раненому гвардейцу сесть в карету и приказал другим закрыть дверцы. — Гони во дворец! — крикнул он кучеру, еле живому от страха. Кучер стегнул лошадей, те рванулись вперед, и
— Невозможно! — воскликнул Лувьер. — Берегитесь, сударь, не доводите нас до крайности.
— Невозможно! — раздался крикливый голос в глубине комнаты. Коменж обернулся и увидел там Наннету, с метлой в руках. Глаза ее злобно горели. — Добрейшая Наннета, успокойтесь, — сказал Брусель, — прошу вас. — Быть спокойной, когда арестовывают моего хозяина, опору, защитника, отца бедняков? Как бы не так! Плохо вы меня знаете! Не угодно ли вам убраться? — закричала она Коменжу. Коменж улыбнулся. — Послушайте, сударь, — сказал он, — обращаясь к Бруселю, — заставьте эту женщину замолчать и следуйте за мной. — Заставить меня замолчать? Меня?! Меня?! — кричала Наннета. — Как бы не так! Уж не вы ли заставите? Руки коротки, королевский петушок. Мы сейчас посмотрим! Тут Наннета подбежала к окну, распахнула его и закричала таким пронзительным голосом, что его можно было услышать с паперти собора: — На помощь! Моего хозяина арестовывают! Советника Бруселя арестовывают! На помощь! — Сударь, — сказал Коменж, — отвечайте мне немедленно: угодно вам повиноваться или вы собираетесь бунтовать против короля? — Я повинуюсь, я повинуюсь, сударь! — воскликнул Брусель, стараясь освободиться от объятий дочери и удерживая взглядом сына, всегда готового поступить по-своему. — В таком случае, — сказал Коменж, — велите замолчать этой старухе. — А! Старухе! — вскричала Наннета. И она принялась вопить еще сильнее, вцепившись обеими руками в переплет окна. — На помощь! Помогите советнику Бруселю! Его хотят арестовать за то, что он защищал народ! На помощь! Тогда Коменж схватил Наннету в охапку и потащил прочь от окна. Но в ту же минуту откуда-то с антресолей другой голос завопил фальцетом: — Убивают! Пожар! Разбой! Убивают Бруселя! Бруселя режут!
— Убивают! Пожар! Разбой! Убивают Бруселя! Бруселя режут!
Это был голос Фрике. Почувствовав поддержку, Наннета с новой силой принялась вторить ему. В окнах уже начали появляться головы любопытных. Из глубины улицы стал сбегаться народ, привлеченный этими криками, сначала по одному, по два человека, затем группами и, наконец, целыми толпами. Все видели карету, слышали крики, но не понимали, в чем дело. Фрике выскочил из антресолей прямо на крышу кареты. — Они хотят арестовать господина Бруселя! — закричал он. — В карете солдаты, а офицер наверху. Толпа начала громко роптать, подбираясь к лошадям. Два гвардейца, оставшиеся в сенях, поднялись наверх, чтобы помочь Коменжу, а те, которые сидели в карете, отворили ее дверцы и скрестили пики. — Видите? — кричал Фрике. — Видите? Вот они! Кучер повернулся и так хлестнул Фрике кнутом, что тот завыл от боли. — Ах ты, чертов кучер, — закричал он, — и ты туда же? Погоди-ка! Он снова вскарабкался на антресоли и оттуда стал бомбардировать кучера всем, что попадалось под руку. Несмотря на враждебные действия гвардейцев, а может быть, именно вследствие их, толпа зашумела еще больше и придвинулась к лошадям. Самых буйных гвардейцы заставили отступить ударами пик. Шум все усиливался; улица не могла уже вместить зрителей, стекавшихся со всех сторон. Под напором стоящих позади пространство, отделявшее толпу от кареты и охраняемое страшными пиками солдат, все сокращалось. Солдат, стиснутых, точно живой стеной, придавили к ступицам колес и стенкам кареты. Повторные крики полицейского офицера: «Именем короля!» — не оказывали никакого действия на эту грозную толпу и только, казалось, еще больше раздражали ее. Внезапно на крик: «Именем короля!» — прискакал всадник. Увидев, что военным приходится плохо, он врезался в толпу с шпагой в руках и оказал гвардейцам неожиданную помощь. Это был юноша лет пятнадцати — шестнадцати, бледный от гнева. Он, так же как и гвардейцы, спешился, прислонился спиной к дышлу, поставил перед собой лошадь как прикрытие, вынул из седельной кобуры два пистолета и, засунув их за пояс, начал наносить удары шпагой с ловкостью человека, привыкшего владеть таким оружием. В течение десяти минут этот молодой человек один выдерживал натиск толпы. Наконец появился Коменж, подталкивая вперед Бруселя. — Разобьем карету! — раздались крики в толпе. — Помогите! — кричала старая служанка. — Убивают! — вторил ей Фрике, продолжая осыпать гвардейцев всем, что ему попадало под руку. — Именем короля! — кричал Коменж. — Первый, кто подойдет, ляжет на месте! — крикнул Рауль и, видя, что его начинают теснить, кольнул острием своей шпаги какого-то верзилу, чуть было его не задавившего. Почувствовав боль, верзила с воплем отступил. Это действительно был Рауль. Возвращаясь из Блуа, где — как он и обещал графу де Ла Фер — провел только пять дней, он решил взглянуть на торжественную церемонию и направился кратчайшим путем к собору. Но на углу улицы Кокатри толпа увлекла его за собой. Услышав крик: «Именем короля!» — и вспомнив завет Атоса, он бросился сражаться за короля, помогать его гвардейцам, которых теснила толпа. Коменж почти втолкнул в карету Бруселя и сам вскочил вслед за ним. В то же мгновение сверху раздался выстрел из аркебузы. Пуля прострелила шляпу Коменжа и раздробила руку одному из гвардейцев. Коменж поднял голову и сквозь дым увидел в окне второго этажа угрожающее лицо Лувьера. — Отлично, сударь, — крикнул Коменж, — я еще поговорю с вами! — И я также, сударь, — отвечал Лувьер, — еще посмотрим, кто из нас поговорит громче.
Лувьер.
Фрике и Наннета продолжали вопить; крики, звук выстрела, опьяняющий запах пороха произвели на толпу свое действие. — Смерть офицеру! Смерть! — загудела она. Толпа бросилась к карете. — Еще один шаг, — крикнул тогда Коменж, подняв шторки, чтобы все могли видеть внутренность кареты, и приставив к груди Бруселя шпагу, — еще один шаг, и я заколю арестованного. Мне приказано доставить его живым или мертвым, я привезу его мертвым, вот и все. Раздался ужасный крик. Жена и дочери Бруселя с мольбой протягивали к народу руки. Народ понял, что этот бледный, но очень решительный на вид офицер поступит, как сказал. Угрозы продолжались, но толпа отступила. Коменж велел раненому гвардейцу сесть в карету и приказал другим закрыть дверцы. — Гони во дворец! — крикнул он кучеру, еле живому от страха. Кучер стегнул лошадей, те рванулись вперед, и