- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (182) »
Светлана Шенбрунн Розы и хризантемы
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЛЕТО 1943-го — ЛЕТО 1947-го
Лошадь бежит быстро-быстро. — Наверно, уже ушел, — говорит мама. — Если опоздаем… Просто не знаю, что я буду делать… — Успеем, — успокаивает Лаврентий Осипович. Телега подпрыгивает на ухабах, проваливается колесами в выбоины, я подлетаю вверх, плюхаюсь на узел, опять подлетаю. Мне становится очень смешно. Еще, еще!.. — Быстрее! — кричу я лошади. — Перестань хохотать, — говорит мама. — Язык прикусишь. Лаврентий Осипович оборачивается, смотрит на меня через плечо: — Веселая… А я тут одних вез… мальчишка у них… постарше вашей… как начало трясти… он и давай орать… Всю дорогу ревел. — Быстрее! — кричу я. — Замолчи сейчас же, — сердится мама. Телега скачет и хочет выскользнуть из-под меня, пока я лечу, лечу, лечу куда-то вверх… — Понравилось, значит, кататься? — говорит Лаврентий Осипович. — Все! Приехали. Мы останавливаемся. Мама слазит на землю, снимает меня, узел с вещами. Мне так жалко, что мы приехали, я чувствую, что не удержусь и зареву. — Прекрати немедленно! — Мама держит меня за руку и тащит вдоль поезда. Вагоны стоят с широко распахнутыми дверями, на ступеньках везде люди. — Не сядем, нет! — говорит мама. — Даже и думать нечего… Иди как следует! Наконец она замечает свободное местечко — на самой нижней ступеньке. — Влезай, милая, влезай! — подбадривает тетка с таким же узлом, как наш. — Утеснимся да поместимся. Чего уж… И тебе ехать надо. Мы примащиваемся возле чьих-то ног. Одной рукой мама обхватывает меня, другой — узел. — А как на ходу качнет, так и свалимся, — рассуждает тетка. — И конец всей дороге нашей… Ничего, не трусь, милая, авось доедем… — Хоть бы сверху не напирали, — говорит мама. — Доедем, — уверяет тетка. — Как все, так и мы. Поезд трогается. Под ступенькой, разрываясь на полосы, летит земля. Мне страшно. Колеса стучат в голове. В спину давят чьи-то ноги. Мне плохо, меня рвет. — Ишь как растрясло, — говорят у меня над головой. — Небось покормила перед дорогой. Лучше бы с собой взяла. А то вон куда пошло. — Спасибо хоть не в вагоне… Мама молчит. Мы едем в Москву.Мы уже в вагоне. В тесноте, да не в обиде. — Хоть вздремнуть можно, — говорит мама. — Хоть не боишься свалиться на ходу. Ей хорошо. Когда поезд останавливается, она вместе с другими женщинами спрыгивает на землю и там делает все, что ей надо. А мне она не позволяет вылезать из теплушки. — Присядь и сделай в щелочку. Я пытаюсь, но не могу, у меня не получается. — Делов-то, — говорит какая-то женщина. — Ты что, стыдишься? Никто на тебя и не смотрит. — Возьми меня с собой, — прошу я маму. — Только этого не хватало, — отвечает она. — Поезд в любую минуту может тронуться. Одна я еще как-нибудь догоню, а с тобой — наверняка отстану. Ты что, думаешь, что мы там в уборную ходим? Посреди чистого поля садимся. — Да и кого бояться-то? — говорит женщина. — Мужиков так и так нету, одни бабы. — Я и сама охотно предпочла бы не вылазить, — уверяет мама. — Такая малявка, а вишь ты — стыдится, — рассуждают женщины. — А чего тут стыдиться? Как скотина по нужде ходит, так и человек. Мы едем уже много дней, и в теплушке теперь намного просторней, чем раньше. — В Москве у нас квартира со всеми удобствами, — сообщает мама. — Хоть бы уже добраться наконец. Хоть бы голову приклонить.
— Что это? Мама, что это? — Где? Что? Это? Боже мой, это шкаф! — Это наш шкаф? — Ну конечно, наш! Я заглядываю в шкаф. На нижней полке в уголке лежит еще один шкафчик — маленький, с кругленьким зеркальцем в дверце. — Мама, смотри! — Ах, подумать только… Это тетя Надя тебе подарила… В сорок первом году, перед самой войной. Сколько воды утекло… Кажется, целая жизнь прошла… — Он мой? — Твой, твой… — Мама присаживается на кровать. — Живы ли? Бог весть… Если бы хоть знать, где искать, у кого спрашивать… Она подымается, вытаскивает из шкафа простыню. — Полтора года не видела простыни… Как собака на голых досках… Кому рассказать, не поверят. Если бы знала, что меня ожидает… — И кровать тоже наша? — не унимаюсь я. — Я же тебе сказала: все наше. Не приставай, дай подумать… Сколько у нас вещей! Они все время ждали нас тут. А я даже не знала, что мы такие богатые. Мама стелет простыню поверх матраса. За шкафом я нахожу железный игрушечный примус. У меня есть шкаф с зеркальцем и примус! — Не лезь никуда, раздевайся! — говорит мама. — Боже мой, просто не верится — неужели я буду спать по-человечески? На собственной кровати… — Она стягивает с себя платье. Я тоже забираюсь на кровать и ползу к стенке. Как тут мягко!
Все переменилось. Отчего это все переменилось? Вчера пол в комнате был деревянный, из маленьких узеньких дощечек, а сегодня — из желтых каменных плиток. И кровать вчера стояла у другой стены. А главное, где наш шкаф? Где все наши вещи? — Мама, это наша комната? — Какая комната! Ты что, сегодня родилась? Сердится. Я боюсь, когда она сердится, и поэтому ничего больше не спрашиваю. — В нашей комнате будут жить другие, а мы можем убираться куда угодно! Полтора года высылала последние гроши! Ложки масла ни разу не купила! А теперь должна сквозь землю провалиться!.. — Мама очень сердится. Я смотрю, как она раскрывает свою сумку, — у нее дрожат руки. Она роется в каких-то бумажках, роняет то одну, то другую. — Вот, пожалуйста — все квитанции до единой! Счастье еще, что сохранила. — Так подавайте на него в суд, — говорит молодая женщина, она стоит у дверей. — Да, — говорит мама, — подумать только, так мечтала: приеду наконец, отдохну. В своей комнате, среди своих вещей. Так нет — ходи, судись, доказывай!.. Боже, что за проклятье такое! Вставай, — обращается она ко мне. — Ничего, кроме страданий!.. Последняя радость и та оборачивается несчастьем!
Темный длинный коридор. Кто-то говорит: — Не закрывайте дверь, не видно. Стулья вдоль стен все заняты. Мне очень хочется сесть. — Ничего, постоишь, — говорит мама, — не велика барыня. В маленькую комнатку впускают по нескольку человек. Мы должны ждать своей очереди. Я потихоньку присаживаюсь на корточки у стены. — Встань сейчас же, немедленно вставай! — сердится мама. — Всю грязь решила собрать. Я встаю. — Долго еще? — Можно подумать, что мне доставляет большое удовольствие здесь торчать! Я отодвигаюсь от нее подальше и
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (182) »