этих экранах должны были транслироваться их выступления, а сейчас мы, глядя в них, ждем, когда будет спущена вода в Днестровской ГРЭС и по обмелевшему морю люди пойдут вперед.
К Земле Обетованной.
Есть, конечно, среди нас и те, кто сомневаются до сих пор. Не верят, что вода не смоет людей. Ну, что же. Я, как Серафим, говорю им: если вода смоет нас, то она смоет и наши грехи… Бросив пустой бумажный стаканчик на моего покойного бывшего друга Ларри Кинга, я останавливаюсь возле одного из экранов и гляжу, как пассажир, высматривающий свой рейс. Это совсем уж похоже на аэропорт.
Я гляжу на экран, и вижу прямую трансляцию исхода. Я вижу, как идут люди. Как барражируют над ними вертолеты, как у толпы снуют люди с камерами и чиновники ООН.
Я вижу, что воду слили, и люди пошли.
Я улыбаюсь. В углу зала Родика расстреливает доминиканца, хлопнувшего ее по заднице. Она права, а парень погорячился: не стоило ему так вести себя с матерью двоих детей и вдовой героя, павшего за Исход. Родика спокойна. Она знает, что примет муку. Но двое ее детей — там, с ее народом. Они никогда больше не будут голодать. Они будут в раю, и — живыми.
Мы же попадем туда мертвыми.
Родика стреляет, и латинос падает.
Трупов много, но мы так к этому привыкли еще с тех пор, как жили в Молдавии, что смерть для нас такая же часть бытия, как и вдох.
Мы его не замечаем, и мы его творим ежесекундно.
Я гляжу на тех, кому выпала честь быть Двенадцатью. Среди них нет струсивших.
Вы соль Молдавии, — сказал им я.
И все мы покинули страну для того, чтобы стать рабами и получить новую страну для своего народа. Это оказалось проще, чем я думал. Я гляжу на Лоринкова и тот мрачно кивает. Он возмужал. Все мы возмужали. Правда, он все так же словоохотлив, мрачно думаю я.
Понимаю, что вы таким образом вы хотите набраться опыта и написать… — пытается бить на честолюбие захватчика предприимчивый даже в таких обстоятельствах Путин.
Господин президент, я же не современный русский писатель, который пьет водку, воюет в Чечне и трахается в подъезде, чтобы написать, как он пил водку, трахался в подъезде и воевал в Чечне, — угрюмо говорит Лоринков.
Вот как, — говорит Путин, — а я и не знал…
Я больше по спорту, а книги читает Медведев, — признается он.
Мне не нужен опыт, — говорит Лоринков, — мне нужна Моя Страна.
И, пожав плечами, отходит. Я ловлю его благодарный взгляд. Ему есть за что благодарить: ведь с нами он понял, что есть только одна, самая важная на свете книга.
Это книга твоего народа и твоей страны, — сказал я ему.
И мы напишем ее вместе, — сказал я.
Он кивнул и я видел, что он не сойдет с Пути. Я был уверен и в нем и в Петреску, который для нас воплощение Законности и олицетворение Справедливости. Лейтенант спокоен. Он не мог не быть с нами… После них я подошел к Нине. Та, вместе со своим законным супругом Плешкой, укладывала патроны и лишь взглянула на меня с усмешкой, и я отошел. Нет смысла укреплять в вере того, кто в ней скала. Нина не скала.
Нина — гряда горная.
Чего вы хотите? — спросил ее Берлускони.
Вас, молдаван, у нас и так триста тысяч, — упрекнул он Нину.
Моисей не должен был любить Египет, — ответила она.
Берлускони пытался сказать что–то еще, но ему просто заткнули рот, и пригрозили отдать афганцам.
Да, Нина бывшая блудница. Значит, верить ей можно больше других.
Я гляжу на экран пристально. Миссия ООН, выполняя наше требования, отправляет колонны людей из Молдавии. Куда именно, не знает никто, кроме меня. Те из нас, кому по жребию выпала доля вести народ, получили от меня письменные инструкции. Для всех остальных это будет тайной, в противном случае после нашей гибели мировые правительства нарушат свои обещания. Они всегда так делают. Ученики, которые ведут людей, откроют мое письмо лишь спустя несколько дней пути.
И получат Землю Обетованную.
Картинка прыгает, в ней мелькают счастливые лица людей, колонны мужчин и женщин с детьми, белые автомобили с эмблемами международных организаций, корреспонденты, паромы, лодки, суда и грузовики с продовольствием… Все это стало возможным благодаря нам и тому, что к моменту захвата здания все четыре миллиона жителей Молдавии уже собрались в одном месте.
Это Исход, думаю я. Это Исход, говорю я.
— Это Исход! — кричу я.
И чувствую, как по моему мокрому из–за жары лицу текут ручьи. Это слезы. Мои соратники плачут тоже. Мы все плачем и обнимаемся.
На экране же видно, что вода ушла, и на ее место пришли люди.
Но тут раздается грохот, и в возникшем в стене в проломе появляется множество фигурок в камуфляже. Валит густой дым. Я с грустью и завистью последний раз бросаю взгляд на экран. Туда, где уже видны лишь спины моего уходящего народа. Затем трансляция прекращается, а в здании начинается бойня. Но все это уже не имеет для нас значения, потому что мысленно мы уже не здесь, в разрывах гранат и свисте пуль.
Я держу свой сектор и краем глаза вижу Лоринкова.
Укрывшись за трибуной, он что–то торопливо черкает на белом листе, после чего вскакивает и стреляем. Потом падает и опять записывает.
Он вздрагивает и на его боку расплывается пятно. Так что он уже не вскакивает, а стреляет лежа. Он стреляет и пишет все медленнее…
Я прикрываю его немного, но нападающих чересчур много.
Я чувствую боль, а потом Ничего.
Мы все гибнем.
В водах моря, которого нет, скрывается мой народ.
Они еще не знают, куда идут, но я спокоен.
Бог выведет нас.
Ведь это Исход.