совсем.

Сын виновато посматривал на нее и светло, открыто улыбался. Ее радовала улыбка, успокаивала, она чувствовала, что в душе у нее нет обиды и злости на Петьку, не хочется кричать на него. Ребенок ведь, подумала она, шестилетний ребенок, разве он может столько времени усидеть на санях, не пробежаться по снегу.

— Проголодался? — сочувственно спросила она.

— Ага, — кивнул головой Петька.

— Сейчас поедем домой, сынок, — сказала Юля. — Потерпи еще немного.

— Ия буду править конем?

— Будешь, сынок, — утешила она его и вернулась за последней на этой березовой полянке верхушкой. Решила больше дров не рубить, хватит на месяц и этих, а там, позже, что–нибудь придумает.

Верхушка березы была легкой, и Юля, пока несла ее, почувствовала, как отошли немного отяжелевшие было от усталости руки и плечи, перестало шуметь в голове. Подойдя к дороге, попросила сына слезть с саней, положила поперек них два полена и начала накладывать дрова. Петька помогал ей, сновал под руками, но она не просила его отойти, радовалась, что он столько времени высидел в лесу, не мешал ей, и только старалась не задеть его бревном.

Решила: сейчас вот сложит дрова на сани и сразу же двинется домой. Собирать в одну кучу и сжигать ветки придет завтра.

Вскинув березовые плахи на сани, удивилась, как много на них неочищенных веток, длинных сучков. Рубить деревья и пилить их на дрова все же мужская работа, подумала она, у них, мужчин, и силы больше и лучше все получается. Если уж очищают дерево, то срубают суки у самого ствола, не оставляют таких длинных рогулек.

Юля перетянула березняк цепью, зацепила крюком за кольца с другого ее конца, вырубила, как это делал когда- то ее отец, толстую березовую жердь, подсунула ее под цепь, закрутила, сколько хватило силы, чтоб не двигалась, не разваливались дрова. Затем рубила топором самые длинные ветки.

Собрала раструшенное конем сено, вскинула на сани, отвязала от осины вожжи, дала их сыну, которого посадила на дрова, нокнула, понукая коня. Гнедой, высокий, с засохшим на боках навозом, рванул вмерзшие в снег сани, вытянулся так, что даже затрещала дуга, но, сорвав воз с места, пошел свободно. Порой конь глубоко проваливался в снег, бил ногами, и тогда из–под копыт высоко взлетали комки снега, он останавливался, тяжело дыша и раздувая ноздри. Петька дергал вожжами, и старый умный конь, напрягаясь, выскакивал из глубокого снега, сам находил более твердое место.

В сосновом лесу на больших, светлых полянах снег растаял, на них подсыхали ветви, прошлогодняя посеревшая за зиму трава. Лесную дорогу наездили, укатали, потому на ней еще лежал тонкий, твердый лед, который таял медленно, стекал водой и сине блестел на солнце. На обочинах же снега совсем не было, там стояла в ложбинках вода, а неподалеку, на пригорках, обсыхала, белела земля, и по ней, почуяв тепло, уже бегали беспокойные муравьи.

Не успела Юля подумать, что по такой дороге уже и в самом деле не время ездить на санях, как они мигом соскользнули на обочину, и один полоз заскрежетал по песку. Конь остановился. Юля дергала вожжами, подгоняла, пугала коня, он напрягался, силясь сдвинуть сани с места, но тяжелую упряжку вытянуть на дорогу не мог.

Юля сошла с дороги, сломала осиновую ветку, очистила ее от листьев и хлестнула коня; конь рванулся, чуть не выскочил из оглобель, но только стронул сани с места и немного протянул их вперед. Тяжело дыша и виновато оглядываясь, конь как бы просил не наказывать его больше. Юле стало стыдно, что она так бездумно и напрасно ударила животное, она не стала больше пугать его, передала вожжи Петьке, а сама начала толкать сани вперед и понукать коня, затем попыталась приподнять осевшую, увязшую сторону, но сани были слишком тяжелыми, и поднять их не хватало сил.

— Мама, я помогу, — видя, что мать топчется вокруг саней, напрягается, подал голос Петька, намереваясь спрыгнуть с воза на землю.

— Сиди, сынок, — попросила Юля, подошла к сыну и оперлась на плахи, — Не сможем мы с тобой столкнуть сани на снег.

— А баба наша сможет? — спросил Петька.

— Если бы тут была баба, может, мы и справились бы, — сказала Юля, печально вздохнув, взяла сына под мышки и ссадила наземь; не снимая жерди, ослабила цепь, решив скинуть с саней хотя бы половину дров, выехать на твердое проезжее место и снова погрузить их. Уже сбросила с верха топор и сено, сняла цепь с крюка и тут увидела лесника Миколу, который вышел с ружьем за плечами из старого леса.

Микола, высокий, но узкий в плечах, был в новой зеленой куртке с черным воротником, в форменной фуражке лесника и кирзовых сапогах. У него были розовые щеки, и потому, несмотря на свои тридцать три года, он казался совсем молодым. Пожалуй, выглядел намного моложе ее, Юли, лет па пять, не меньше. Да еще сейчас она казалась даже и пожилой: в резиновых сапогах, в старом, лоснящемся спереди, с засаленными локтями ватнике, в теплом старом материнском платке.

Хотя Юля и утешала себя, что в такой одежде и надо ездить в лес, нового и хорошего сюда не наденешь, все равно застеснялась — встретилась ведь с человеком, встретилась с бывшим своим ухажером и так неопрятно выглядит. Она и в деревне, хотя это и не очень–то считалось обязательным, старалась каждый день показываться на людях хорошо причесанной, одетой если не в новое, то в чистое и выглаженное. Соседки подшучивали, мол, в селе это лишнее, все тут друг друга знают и не для кого принаряжаться, другое дело, если надо съездить в город, где много незнакомых людей, вот тогда следует прифрантиться.

Но Юля их не слушала, всегда следила за собой, поэтому женщины, что весь век были заняты работой или ленивые, шутили, мол, она принаряжается потому, что повидала свет, вот поживет тут и опять станет, как и они, деревенской…

— Не задремали ли вы здесь на солнце? — усмехнулся Микола, подойдя совсем близко и взглянув ласково и понимающе.

— Не может выехать конь, — смущенно, будто именно она виновата в этом, ответила Юля, счищая со своего рукава белый след березовой коры. Чистила, чтобы глядеть на свой рукав, а не в глаза Миколе.

— Как же он тут выедет? — покачал головой Микола, обошел и оглядел сани. — Тут и трактор не вытащит. Надо уже на телеге ездить, молодица. Подшутил над тобой конюх, когда посылал с санями.

— Разгрузиться, наверное, надо, — промолвила Юля, радуясь тому, что Микола сочувствует, а не насмехается над ней.

— Не надо, только лишняя работа. Руби ветки и давай сюда, — он снял с плеча ружье и поставил возле толстой сосны.

Юля обрубила с ближайшей ольхи ветви, сбила густой зеленый можжевельник, молодую пушистую елочку и принесла все Миколе. Тот