шевельнулась, только ее худые нервные пальцы в блестящих черных перчатках судорожно сжали стальной прут, как ручку дамской сумочки при виде возможного грабителя. Вдруг, — он даже не понял, что произошло, — какое-то рычание в лицо и от чьего-то взмаха зашевелились волосы. Он вскинул голову и увидел на сухой ветке ворона (он решил, что это ворон — муж вороны), который взмахивая головой, громко стучал по ветке то одной, то другой стороной клюва, словно точил его. Потом он замер, с мутной яростью каркнул — почти зарычал — и снова устремился вниз, прямо в лицо Олегу. Олег невольно наклонил голову и закрылся рукой, и снова почувствовал, как по волосам прошел ветер. А ворон снова сидел на суку, снова, стуча, точил клюв и хрипло, клокочуще рычал, как пьяный, которого вырвали из драки и волокут в отделение. А ворона сидела, словно все это ее не касалось, только сгорбилась еще сильнее.
«Наверно, больная», — подумал Олег, удаляясь несколько быстрее, чем шел до сих пор, испытывая неприятное ощущение в затылке (спина была прикрыта рюкзаком). Метров через двадцать он не без опаски оглянулся, и не удивился бы, если бы ворон затопал на него ногами и замахал крыльями. Но ворон не обратил на него внимания, все что-то устраивался и ворчал. «Ну и ну!» — только и подумал Олег. Эта история сильно развлекла его. Вот она — настоящая любовь!
Олег снова стал видеть мир вещей, а не понятий, и вселенная снова сделалась вполне конечной и достаточно уютной.
Когда он проснулся, из вчерашних соседей в купе не было никого, но Олег готов был любить и новых. Второй день был в разгаре — и в вагоне, и на станции, где вагон стоял. И публика в вагоне изменилась. Больше стало резиновых сапог, ватников под мышкой, лиц, обожженных непогодой, напряжением и спиртом. Олегу уже удалось с замиранием сердца подслушать великолепную фразу: «Без премии на сплаве не хрен ловить!». Север приближался. И он, Олег, ехал к нему во всеоружии. Теперь ничто не мешало ему любить то, что он любит. Все дело теперь было в том, умеет ли он любить по-настоящему. Но в глубине-то души он знал, что никакого вопроса здесь нет: запасов его любви к миру с избыткам достанет лет на тысячу.
Когда он проснулся, из вчерашних соседей в купе не было никого, но Олег готов был любить и новых. Второй день был в разгаре — и в вагоне, и на станции, где вагон стоял. И публика в вагоне изменилась. Больше стало резиновых сапог, ватников под мышкой, лиц, обожженных непогодой, напряжением и спиртом. Олегу уже удалось с замиранием сердца подслушать великолепную фразу: «Без премии на сплаве не хрен ловить!». Север приближался. И он, Олег, ехал к нему во всеоружии. Теперь ничто не мешало ему любить то, что он любит. Все дело теперь было в том, умеет ли он любить по-настоящему. Но в глубине-то души он знал, что никакого вопроса здесь нет: запасов его любви к миру с избыткам достанет лет на тысячу.