представил, как они у нее исколоты. А Маринка и виду не подавала, что работа тяжела ей. Пурхалась себе наверху да пурхалась.

— Ой, ну-ко, надо давно бы сдать, — говорила она сама себе. — Смотри-ко, мыши уж начали тресту точить: костра как из-под мялки сыплется. А мы-то, дуры, лен рвали и неба не видели. Впустую ведь и старались. Думали, треста двойкой пройдет, а ее и полуторкой теперь не возьмут. Ой, дуры, ой, дуры…

Коля-шофер высунулся из кабины:

— Да теребилкой ведь основное убрали.

— Как бы тебе не теребилкой! — вскинулась Маринка. — Дожди пошли, так кто всю осень-то мок? Теребилку не поднимало, на полосу и заехать не могли. Маринка да Варя выдергали ленок.

— А ребятишек-то гоняли из школы… Забыла?

— Дак ты али хотел, чтобы две бабы весь выдергали? — рассердилась Маринка. — Мы ведь тоже не лошади!

Переругиваясь с Колей, она завершила воз. Коля помог ей прижать поклажу пригнеткой.

Ребята было тоже сунулись к ним, но исколотые руки не держали веревку.

— Ладно уж вам, отвалите, без вас сделаем, — сказал Коля.

Машина, когда Коля затягивал пригнетку, шевелилась как живая и покачивалась на рессорах из стороны в сторону.

— Не запрокинет? — спросила Маринка.

— Ну да ведь мы не пьяные, — сказал Коля. — На повороте сумеем притормозить.

Кабина была рассчитана на двух пассажиров. Поэтому Славику пришлось сесть между Вовкиных ног.

— Ничего, в тесноте — не в обиде, — сказал Коля и нажал на стартер.

В машине запахло перегоревшим бензином.

Маринка всю дорогу только и говорила о льне. Ругалась, что зимой не отвезли.

— Двойкой бы сдали… Сколь вот теперь потеряем, раз пойдет не тем номером.

— Рук-то не хватает в колхозе, — сказал Коля и кивнул на ребят: — Когда вот они подрастут?

Славка за дорогу не отдохнул, а только больше устал. Хоть они и менялись с Вовкой местами, а что за езда — на двоих одно место.

Приехали на льнозавод, обоих пошатывает.

— Ничего, ребята, — сказал Коля. — Даром хлеб никому не дается. Это с непривычки тяжело, а втянетесь — будто так и надо. Вон Маринка — словно огурчик…

Руки у «огурчика» были тоже в крови. А колени исколоты ли, не видно: Маринка под юбку Пашины, мужа своего, штаны натянула. Славик только сейчас заметил, что она под мужика вырядилась.

Очередь к весам была небольшой: прошлогодний лен сдавали одни ротозеи.

Славик, пока ехал, все опасался, что придется снопики таскать на весы, а с весов опять на машину, а потом уж сваливать, где отведут место. Но весы были не такие, как в колхозном амбаре. На них въезжали прямо машиной, так что лишней работы не было.

Взвесились, разгрузились, а на обратном пути пустыми взвесились — и результат готов. Одно действие арифметики: из большего вычесть меньшее.

Но вот разгружаться-то было не так-то просто, как думал Славик. Если бы самосвал, так свалил, и все. Тут же топчешься на снопах, как петух, а толку нет. За дорогу они друг с другом слежались; дергаешь за один сноп, а за него два уцепились. Вспотеешь хуже, чем на погрузке. Дергаешь, дергаешь, а оказывается, сам же на этом снопе и стоишь. Они же все одинаковые, и не разглядишь, где конец, где начало.

К машине подошла лаборантка:

— Мальчик, сбрось-ка мне три снопика.

Славик первые попавшиеся чуть не сковырнул вниз. Но Маринка зашикала на него: «Ты что? Соображаешь?» У нее уже были приготовлены снопики — длинные, ладные, мышами не тронутые.

Она сбросила их к ногам лаборантки, но лаборантка и не подумала за ними нагнуться.

— Мальчик, дай мне вот этот и этот, — указала она длинной палкой. — А ты, мальчик, — обратилась она к Вовке, — с той стороны сбрось…

— А эти разве не наши? — закричала Маринка. — Чего не берешь?

Лаборантка ей не ответила. Подняла сброшенные ребятами снопы и ушла.

— Эх вы, простофили! — сказала Маринка ребятам.

— А мы-то откуда знали…

Треста прошла номерной, и Маринка радовалась, что хоть не ноль — семьдесят пять и не ноль — пятьдесят.

— Я думала, хуже будет, а вы, ребята, удачливые.

Прямо тут же в кассе выдали деньги за сопровождение и разгрузку машины. Получилось по два рубля восемнадцать копеек на человека.

Вовка, радуясь, сразу заявил Маринке:

— Ну, я и завтра поеду.

А у Славика вроде бы перестала ныть спина.

* * *

Они зашли в столовую. Время все-таки перевалило давно за обед, пора подкрепиться.

Славка приглядывался к ценам в меню, но, хоть и хотелось есть, тратиться было жалко. Как же так: работал, работал — и вдруг просадить деньги в столовой, остаться ни с чем.

Он пробил талон на стакан киселя, который стоил восемь копеек, и сел за столик к окну.

Маринка выбила себе котлету, а Вовка смог расщедриться лишь на чай.

— Ну, милые, не уработались, видно, вы, — сказала Маринка. — А у меня дак живот прямо свело от голода. Вот как уломалась!

— Да чего-то неохота сейчас, — соврал Славик. — До ужина дотерплю.

— А я, наверно, и ужинать не захочу, на питье потянуло, — сказал Вовка.

А сами навалились на даровой хлеб, который лежал в тарелке, и умяли его до последнего кусочка. Маринка, пока ждала котлету у окошка раздачи, осталась без хлеба. Пришлось с другого стола переносить тарелку. Так Славик с Володькой и из нее по горбушке съели.

Маринка посмотрела на них, усмехнулась:

— Вот как деньги-то достаются…

* * *

— На! — Славик подал матери два рубля с гривенником. — Еще восемь копеек на кисель издержал.

— Ой, Славка, белый свет ведь перевернется! — удивилась Варвара Егоровна. — Ты смотри, появился в доме добытчик. А я-то, глупая, дармоедом его обозвала. Ты меня извини, сынок.

Славка независимо прошелся по комнате.

— Да ладно уж, чего там, — сказал он. — Посмотрим вот только, чего Тишка твой заработает в мои годы.

ГРУЗДИ-РЫЖИКИ

С неделю, наверно, по нескольку раз на дню моросили дожди, а потом установилось вёдро, и в окрестных лесах так густо попёр гриб-листопадник, что не успевали его обирать. Казалось бы, что может остаться на запорошенной прелыми листьями поляне, когда по ней только что прошнырнула ватага ребят с корзинами и когда следом за ними прошли старухи, кланяясь каждой елочке и выщупывая чуткими ладонями каждое вздутие во мху. А Митька и по обитой росе выколупывал из травы рыжик за рыжиком. Были они величиной с двухкопеечную монету — хоть в бутылке соли. И мать, удивляясь его удачливости, нахваливала сына:

— Ты, Митя, как из-под