усилился, превратившись в ливень, громко барабанящий по подоконнику.

Может, пошел к друзьям? У него их сроду не было! Портфель на месте, значит, из школы вернулся. Сандалии стоят в прихожей.

Господи! Знаю! Антон у соседки! Елизавета Ивановна — добрейшей души старушка. Все звала нас на чай, когда еще Марина была, но там своего народу хватает: дочь с мотающимся по загранкомандировкам мужем, внучка… Ночью просыпаешься и слышишь, как за стеной плачет ребенок.

Я выбежал на лестничную площадку, задев пивную банку. Гремя, она выкатилась к лифту. Я поднял ее и позвонил к соседям. Дверь открыла дочка хозяйки (Маша или Наташа, никак не могу запомнить ее имя) в коротком халатике.

— Тише, — шепотом сказала она, глядя на банку в моей руке, — Сашу разбудите.

— Извините, — прошептал я в ответ. — Мой Антон у вас?

В это время из душной глубины квартиры, пропахшей пеленками и молоком, раздался детский плач. Маша или Наташа всплеснула руками, бросила: «Нет» и убежала.

Я вернулся к себе и зачем-то опять заглянул в ванную. Капала вода. В вентиляционном канале шелестел ветер, словно к дому приближалась буря. Если прислушаться, то казалось, что сквозь завывания ветра слышен шум моря. Волны набегали на берег, шебурша по песку галькой и пустыми раковинами. Кричали чайки. Гудел далекий пароход. Но это оказался не пароход, а забытый на огне чайник! Я бросился в кухню и выключил плиту. Потом вернулся в ванную и, не зажигая свет, замер в темноте. Шум моря вернулся. Но теперь к нему добавился детский смех, будто по невидимому берегу, уклоняясь от брызг, бегал мальчишка. Я помотал головой. Не сходи с ума. Только слуховых галлюцинаций не хватало.

Куда Антошка мог уйти в тапочках, закрыв на замок входную дверь? Надо обойти все квартиры. Собраться с духом и обойти, боясь, что Антона нигде не окажется. Я вновь подошел к шкафу и достал коньяк.

— Папа, смотри, что у меня есть!

Бутылка чуть не выпала у меня из рук. Сзади стоял улыбающийся Антошка.

— Это тебе, — сказал он, протягивая на ладони большую закрученную, как бараний рог, пустую раковину.

Я подхватил Антона, прижал к себе, а потом сердито спросил:

— Где ты был?!

Губы Антошки задрожали, того и гляди, заплачет. Раковина упала на пол.

— У нас теперь есть свое море.

— Где?

— Тут. Пойдем, я покажу.

Он вытер глаза, спрыгнул на пол и потащил меня за руку к ванной.

— Здесь, за дверью.

— Открывать? — почему-то шепотом спросил я.

— Не надо, пап, я сам.

Антошка зажмурился, распахнул дверь, шагнул в ванную и исчез. Я стоял и не знал, что делать. Шумел морской ветер. Вдалеке кричали чайки и смеялся мальчишка. Я вошел в сумрак ванной комнаты, но меня ждали лишь сырость, холодный кафель и капель протекающего крана.

Я вернулся в комнату и поднял с пола подарок. Раковина удобно ложилась в ладонь. Когда-то давно, еще до свадьбы, Марина тоже подарила мне ракушку-рапану. Она была приклеена к подставке с надписью «Евпатория» и загримирована под корабль. Торчащие мачты с парусами из маленьких белых половинок раковин мешали поднести рапану к уху и услышать море. Сувенир остался в прошлом вместе с Мариной. Кажется, разбился при переезде.

Марине было трудно с нами жить. Мы требовали внимания, а работа — времени. В конце концов, ее Институт победил в нашей семейной борьбе. Отделение, где работала моя жена, перевели в Ленинград. Потребовался переезд. Свою работу я бросить не мог. Или не захотел. После продолжительного разговора, чинного, без скандалов и битья посуды, Марина уехала сама. Мы решили, что Антону лучше остаться со мной, Марина не сможет уделять ему столько времени. Скучаю ли я? Наверное, нет. Первое время было плохо. Или скорее непривычно. Потом жизнь вернулась в свою колею.

Антон вышел из ванной спустя полчаса. Раскрасневшийся, улыбающийся, он принес с собой запах моря. Я боялся спросить, вспугнув появившуюся улыбку. За ужином, во время которого он уплетал яичницу (единственное блюдо, которое у меня получается готовить правильно, если не забывать вовремя посолить), Антон попытался уснуть прямо за столом. Я поднял его и отнес в кровать.

Ночью сон не приходил. Я лежал и прислушивался к дождю за окном. Когда началась гроза, я поднялся и пошел в ванную. Попытался плотнее закрутить кран. Потом вышел, зажмурился и снова вошел. Полюбовался кафелем (заграничный, хороший, купили через знакомых прямо на складе); швы, некогда белые, давно покрыла плесень. Вышел в прихожую, взял веник и в конце концов выполнил то, что собирался сделать уже несколько дней, — снял паутину над электросчетчиком. Паук успел удрать за шкаф. Я прошел на кухню, достал коньяк и налил себе стопку.

* * *

На следующий день я вернулся с работы раньше, а Антошка привел застенчивого толстощекого мальчишку, представившегося Димой. Он долго топтался в прихожей, пыхтя и снимая обувь. Потом не мог пристроить на тумбочку толстый, под стать владельцу, портфель, который то и дело норовил свалиться на пол.

— Папа, можно я покажу Димке море? — спросил Антошка и, не дожидаясь ответа, потянул мальчишку к ванной комнате.

— Да-да, конечно, — ответил я, глядя им вслед.

Друг. У Антошки. Это что-то новое.

Они вошли в ванную, и их голоса затихли вдали. Я заглянул в открытую дверь и прислушался к темноте. Пошел на кухню, достал пустую бутылку коньяка, хмыкнул, вернулся в комнату и сел на диван. В детский мир взрослым нет прохода. Мне остается только ждать.

Я жду всю жизнь. Ждал, когда появится ребенок. Ждал, когда Марина перестанет вечно ничего не успевать на работе и наша семья, наконец, начнет напоминать то, что умники называют ячейкой общества. Ждал, когда что-то изменится в моем глупом нынешнем существовании.

Я посмотрел на рисунок возле двери, выполненный рукой Антошки. Какой же я на нем все-таки урод. Почти как в жизни. А Марина ничего получилась.

Марина призналась мне в день отъезда. Рассказывала шепотом и боясь смотреть в глаза. Понимаешь, говорила она, это я во всем виновата. То, что Антошка такой. Я была беременна, когда в Институте делали новый проект. Излучение… Оно не мутагенное, в нем не было радиации. Но мышь… Мы же на мышах экспериментировали. У нее родились дети… Мышата… Пятеро через пару дней сдохли, один остался. Он с самого начала держался в стороне от собратьев. Сидел в своем углу. К нему не подходили. Потом он пропал. Наверное, кто-то из лаборантов выпустил. Но никто не признался. В ту ночь, когда он исчез, в лаборатории дежурила только я.

Излучение должно было усилить мозговую деятельность. Но ничего ожидаемого не получилось. Во время эксперимента Марину слегка зацепило излучением. Тогда она еще не