больше и пушистее. А по красоте ничуть не уступает голубому. Хочешь, я совью тебе венок из этих васильков. Ты приедешь в Москву в венке из фригийских васильков. О, златокудрая!
— Боренька, милый, — изумленно воскликнула она. — Откуда ты все это знаешь?
— Как откуда?! — с таким же изумлением отвечал он чуть ли не криком. — Я родился среди этих цветов. Меня научила мама в детстве, а маму, наверное, моя бабушка... Все очень просто! Я очень люблю эти цветы... васильки эти фригийские! Они цветут чуть ли не до октября. Это цвет осени: лиловый и желтый... А ты! Ты у меня соцветие! Кстати, василек — это тоже соцветие, это не один, как все думают, а много цветов. Каждый лепесток — отдельный цветочек. Ты тоже мое соцветие. В тебе так много этих лепестков, что я даже не знаю, какой из них мой. Ты мой фригийский василек. Мой поздний цветок. Ты меня сделала счастливым. Я это говорю тебе самым серьезным образом. Я тоже ненавижу обман, как и ты. Я не знаю тоже, куда мы ездили, в Одессу или в Прибалтику, — я знаю, куда мы приехали. Я понимаю тебя! Какая разница, где мы были. Важно, где мы сейчас! Где были всегда... На будущий год мы с тобой поедем знаешь куда? Мы поедем куда-нибудь на берег какого-нибудь озера или реки. Ты согласна?
Она стояла, возвышаясь над Красковым, и зачарованно смотрела на него, на седеющего этого мальчика, лицо которого было исполосовано резкими тенями качающихся стеблей. Губы ее, казалось, пересохли вдруг от возбуждения, она беспомощно пожевала ими, а лицо ее неожиданно тронула то ли улыбка, то ли жалкая гримаса отчаяния.
— Зачем ты все это, — сказала она, страдальчески вскинув брови. — Ты это все мне зачем говоришь?! Я ужасно боюсь...
— Чего же ты боишься? —спрашивал он, провожая ее до машины и успокаивая ее, плачущую. — Не надо ничего бояться, девочка моя!
— Я боюсь, — говорила она, глотая слезы и дергая мокрым носом. — Что ты... Ты такой хороший, что я боюсь, что... ты разлюбишь меня. Я не привыкла... Нет... Я привыкла, что...
— Ну, успокойся, родная моя, успокойся. Я все понимаю. Ты теперь устала. Мы так долго едем... Все едем, едем... Если хочешь, мы сегодня же будем в Москве. Зачем нам ночь еще ночевать в Смоленске?
— Нельзя, — всхлипывая, сказала она, словно простуженная. — У меня ведь только завтра кончается путевка... Я и так уж... придется обманывать маму.
И они остались в Смоленске. А па следующий день после полудня приехали в Москву. — Слушай, а ведь вот какая штука! — воскликнул Красков. —Я даже не знаю, где ты живешь, не знаю твоего адреса! Не было случая спросить. Ничего себе, а?! А она, присмиревшая и очень сосредоточенная на чем-то своем, нервно ответила: — Я сойду где-нибудь около стоянки такси. — Что за глупость! — Так надо. Я подъеду к дому на такси. — Но ты хоть скажи мне адрес. — Я тебе сразу же позвоню. — Ну хоть... Я даже телефона не записал! Хоть телефон! Но она вдруг встрепенулась и быстро, суетливо заговорила: — Вон такси! Вон такси! Ты можешь меня здесь... высади меня здесь. Да, да! Здесь. Здесь можно, наверное. Здесь — да, стоянка. И он подъехал к тротуару. С холодным равнодушием поднес ее чемодан к такси и, опустошенный, очень усталый, измученный тоскливым предчувствием, хмуро попросил ее: — Все-таки дай мне свой телефон. А она засмеялась и удивленно спросила: — Ты что, не веришь мне? Ты пойми, я жутко волнуюсь! Жутко! Я ненавижу вранье, а мне сейчас придется врать... А в общем-то! Почему врать?! Нет! Я ведь была в Одессе. Да, я была в Одессе. Море тепленькое и глубокое. И каштаны. Я тебе обязательно тут же позвоню. Она поцеловала его, села в машину, хлопнула дверцей. Испуганно взглянула на Краснова, с каким-то заискивающим видом помахала, а вернее, пошевелила пальцами, прощаясь с ним, и уехала.
Она не позвонила ему. С больной головой, вялый, обессиленный, он боялся и на следующий день выйти из квартиры, боялся сходить даже за сигаретами, все прислушиваясь к молчавшему телефону и к себе, к своему собственному удивленному и все еще живущему надеждой оптимисту. «Может, у меня телефон не работает? —осенила его счастливая мысль, —Черт побери, как же это я... как же... сразу-то…» Он торопливо набрал номер точного времени, и железный голос ответил: «Шестнадцать часов тридцать две минуты». «Да, но, может быть, что-нибудь со звонком?» Позвонил приятелю: — Что-то у меня с телефоном, слушай. Ты набери мой номер, я звонок проверю, работает ли, — и положил трубку, в тайной надежде поглядывая на аппарат. Резкий, пронзительный дребезг заставил его вздрогнуть, Со злостью поднял он трубку и сказал раздраженно и нетерпеливо: — Да, все в порядке. Спасибо. Приехал, да. Где был? А черт знает, где! Везде был. Да. То ли в Одессе, то ли в Прибалтике. Я потом, при встрече все расскажу. Да, все хорошо. Ну что ты!.. Все оглично. Да. Будь здоров. У него пощипывало глаза. Он все время жмурил их и придавливал пальцами, словно бы они вылезали у него из орбит. Он вспомнил о мокрой палатке в чехле и подумал, что, пока светит солнце, надо бы расстелить ее в комнате и просушить. Еле справился с неподатливой мокрой тяжестью. И вдруг понял, что в жизни его произошло что-то очень важное и серьезное. Звонка не будет. Он это знал... «Почему же она так испугалась, когда я про цветы говорил? —подумал он отрешенно. — Знала, что обманет?» Бездонная тоска. И те же, как будто рыдающие вздохи... «Что за чертовщина?!» С печальным спокойствием и даже с удивлением подумал, что в жизни его нарушилась связь времен: только что будущее было в его рука.х, он жил в этом будущем, а теперь навсегда оно ушло в прошлое. Красков даже улыбнулся, довольный трезвым своим анализом. Он и мысли не допускал, что наконец-то несколько недель прожил не в иллюзорном будущем, а всего лишь навсего — в настоящем.
И они остались в Смоленске. А па следующий день после полудня приехали в Москву. — Слушай, а ведь вот какая штука! — воскликнул Красков. —Я даже не знаю, где ты живешь, не знаю твоего адреса! Не было случая спросить. Ничего себе, а?! А она, присмиревшая и очень сосредоточенная на чем-то своем, нервно ответила: — Я сойду где-нибудь около стоянки такси. — Что за глупость! — Так надо. Я подъеду к дому на такси. — Но ты хоть скажи мне адрес. — Я тебе сразу же позвоню. — Ну хоть... Я даже телефона не записал! Хоть телефон! Но она вдруг встрепенулась и быстро, суетливо заговорила: — Вон такси! Вон такси! Ты можешь меня здесь... высади меня здесь. Да, да! Здесь. Здесь можно, наверное. Здесь — да, стоянка. И он подъехал к тротуару. С холодным равнодушием поднес ее чемодан к такси и, опустошенный, очень усталый, измученный тоскливым предчувствием, хмуро попросил ее: — Все-таки дай мне свой телефон. А она засмеялась и удивленно спросила: — Ты что, не веришь мне? Ты пойми, я жутко волнуюсь! Жутко! Я ненавижу вранье, а мне сейчас придется врать... А в общем-то! Почему врать?! Нет! Я ведь была в Одессе. Да, я была в Одессе. Море тепленькое и глубокое. И каштаны. Я тебе обязательно тут же позвоню. Она поцеловала его, села в машину, хлопнула дверцей. Испуганно взглянула на Краснова, с каким-то заискивающим видом помахала, а вернее, пошевелила пальцами, прощаясь с ним, и уехала.
Она не позвонила ему. С больной головой, вялый, обессиленный, он боялся и на следующий день выйти из квартиры, боялся сходить даже за сигаретами, все прислушиваясь к молчавшему телефону и к себе, к своему собственному удивленному и все еще живущему надеждой оптимисту. «Может, у меня телефон не работает? —осенила его счастливая мысль, —Черт побери, как же это я... как же... сразу-то…» Он торопливо набрал номер точного времени, и железный голос ответил: «Шестнадцать часов тридцать две минуты». «Да, но, может быть, что-нибудь со звонком?» Позвонил приятелю: — Что-то у меня с телефоном, слушай. Ты набери мой номер, я звонок проверю, работает ли, — и положил трубку, в тайной надежде поглядывая на аппарат. Резкий, пронзительный дребезг заставил его вздрогнуть, Со злостью поднял он трубку и сказал раздраженно и нетерпеливо: — Да, все в порядке. Спасибо. Приехал, да. Где был? А черт знает, где! Везде был. Да. То ли в Одессе, то ли в Прибалтике. Я потом, при встрече все расскажу. Да, все хорошо. Ну что ты!.. Все оглично. Да. Будь здоров. У него пощипывало глаза. Он все время жмурил их и придавливал пальцами, словно бы они вылезали у него из орбит. Он вспомнил о мокрой палатке в чехле и подумал, что, пока светит солнце, надо бы расстелить ее в комнате и просушить. Еле справился с неподатливой мокрой тяжестью. И вдруг понял, что в жизни его произошло что-то очень важное и серьезное. Звонка не будет. Он это знал... «Почему же она так испугалась, когда я про цветы говорил? —подумал он отрешенно. — Знала, что обманет?» Бездонная тоска. И те же, как будто рыдающие вздохи... «Что за чертовщина?!» С печальным спокойствием и даже с удивлением подумал, что в жизни его нарушилась связь времен: только что будущее было в его рука.х, он жил в этом будущем, а теперь навсегда оно ушло в прошлое. Красков даже улыбнулся, довольный трезвым своим анализом. Он и мысли не допускал, что наконец-то несколько недель прожил не в иллюзорном будущем, а всего лишь навсего — в настоящем.