- Что вам угодно, господин ротмистр?
Жандармский ротмистр кликнул штатского:
- Эй, понятой! Узнаешь?
- Он самый, - отозвался купец Половнев.
- Что вам угодно? - сдержанно повторил Петр. - Зачем пожаловали?
- Скажи какой вежливый! - Ротмистр коснулся ладонями карманов Петра и убедился, что вооруженного сопротивления не будет. - Мирные да вежливые давно спят, а вы бодрствуете. Зачем?
Половнев засуетился:
- Он самый! Торопитесь, господа! Разбегутся ведь, окаянные…
- Дорогу! - рявкнул ротмистр.
Петр обхватил руками столб калитки.
- Нуте-с, попробуйте! [23]
Он устоял от тумака дюжего ротмистра, но жандармы уже вышибли ногами доски в заборе и проникли во двор.
Силы были неравными, и Петра с закрученными за спину руками повели в дом.
Белла сидела на скамейке у печки. Рядом, опираясь на кочергу, стояла мать.
Петра толкнули в угол. По знаку понятого ротмистр поднялся по лесенке на второй этаж. Слышно было, как он чиркал спичкой, что-то передвигал, где-то шарил.
- Понятой, ко мне!
Половнев осторожно полез наверх.
Обыск ничего не дал, хотя Половнев уверял жандармов, что к Барановым приходили пятеро мужчин и одна женщина. Купец подозрительно покосился на Беллу, потом осклабился:
- Встаньте, мадемуазель!
Белла продолжала сидеть, будто все происходящее ее не касается. Она только чуть побледнела.
- Пусть встанет! - настаивал Половнев, обращаясь к ротмистру. - Я по фигуре определю, похожа ли гостья на ту барышню… Допросить ее надо, обыскать!
Мать заслонила собой Беллу, стукнула кочергой об пол:
- Чего еще вздумал, старый охальник? Не трожь мою племянницу!
- Врешь, старая! - взбесился купец. - Нет у тебя племянницы. И какая она тебе сродственница? Она и обличьем не православная. Установите личность, господа.
Ротмистр проверил паспорт Беллы и приказал ей вместе с Петром следовать в участок.
Мать тихо охнула, подошла к Половневу:
- Помянешь, ирод, мое материнское проклятье.
Белла поднялась и резко тряхнула головой. Петр поразился ее необычайному спокойствию. С лица исчезла бледность, и даже легкий румянец покрыл смуглые щеки.
- Не волнуйтесь, тетя Ирина, - сказала Белла. - Разберутся и отпустят. А книжки, - она протянула ротмистру стихи Морозова, - смотрите, цензурой дозволенные. - Потом улыбнулась Петру: - Я тебе в другой раз их почитаю…
Улик для обвинения Беллы не нашли и из участка ее отпустили. Но Ирина Тимофеевна этого не знала и назавтра явилась к тюремным воротам с передачей для [24] двух узников. Ирина Тимофеевна знала, что Белла приехала в Петербург учиться вопреки воле овдовевшего отца, сапожника из Старой Руссы, и нет у нее здесь родных. Так пусть хоть малость коснется ее забота и ласка другой матери.
Петра выслали из Петербурга, разлучив с семьей, товарищами, Беллой. Теперь каторга еще дальше их разведет. Что ж, в этой жизни он сам выбрал дорогу, на которой свидания с любимой бывают до боли короткими, а разлуки - бесконечно долгими. И все-таки время бессильно стереть из памяти Петра дорогой образ.
Вот и сейчас Петр видит Беллу такой, какой она была в ночь ареста: в строгом темном платье с белым кружевным воротничком. Густые косы, яркий румянец на щеках. Она стоит посреди комнаты, прижимая к груди две книжки стихов, и хочет сказать Петру что-то важное, совсем не то, что она сказала… Он слышит, явственно слышит ее голос: «Петя, я в другой раз почитаю «Звездные песни». Хорошо?»
9
…Сон внезапно оборвался. Хотя еще не рассвело, но где-то наверху шумели. Гул нарастал, и Петр уже различал топот кованых сапог, резкие голоса. Он зажег огарок.
Проснулся татарин, всполошился, заметался из угла в угол.
А за дверью кто-то кричал:
- Сюда! Здесь восьмая камера!
Татарин рухнул на колени: с молитвой аллаху решил он отдать себя в руки палачей.
Дверь с ржавым скрипом широко открылась, и Петр увидел силуэты двух жандармов. Они тут же исчезли, а в камеру вошли - уж не сон ли это - Семен Нечаев и Василий Володин, солдаты 94-го Казанского пехотного полка, друзья Баранова. И еще одного знакомого солдата узнал Петр - тот стоял у входа в камеру с ружьем наперевес.
Петр вскочил на ноги:
- Братцы, что случилось?
Володин сорвал с головы папаху, обнял Петра, крепко его расцеловал:
- Случилось… Живей в казарму - там тебя ждут. В Питере революция! [25]
Нечаев вручил Петру сверток с новым солдатским обмундированием. Увидел молящегося татарина, спросил Петра:
- Кто такой? С ним как быть?
- На волю его! - Петр тормошил татарина. - Вставай, Муста, не тому богу молишься. В Питере революция!
На улице темно, ветрено. Ранняя февральская оттепель согнала днем снег, а ночью прихватил морозец, и скользко было Петру ходить по оголенному булыжнику в новых подкованных сапогах - Володин и Нечаев поддерживали его. Вдруг, уже перед тюремными воротами, Петр остановился:
- Братцы, забыл!
- Что случилось?
- Тетрадку под подушкой забыл.
Однополчане тянули Петра к выходу, убеждали, что тетрадка - пустяк, и пугали дурной приметой: нет ничего хуже, чем по своей воле вернуться в тюремную камеру.
Но Петр круто повернул назад.
* * *
В тот год, уже летом, на станцию Харьков прибыл воинский эшелон. К начальнику вокзала явились трое вооруженных солдат - все из одной пульроты, - и первый пулеметчик, худой и стройный, выяснив, что эшелон задержится на станции, спросил начальника вокзала, не знает ли он генерал-майора Рыковского.
- Начальника жандармерии? Как же мне его не знать, когда за ним еще картежный должок остался. - И горестно вздохнул: - Вызвали генерала в департамент. Если он в Харьков не вернется, плакали мои денежки.
- Жаль, - сказал первый пулеметчик. - У меня с ним тоже счеты не сведены.
- Вот как? И тоже по преферансу?
- Не имел чести… Хотел по старому знакомству представиться. Самая пора напомнить генералу, что едет наш девяносто четвертый Казанский пехотный