пролежал в госпитале, а когда вышел, говорил, что не обижается на нас. Мы же чувствовали перед ним какую-то неловкость. Ведь никого из членов экипажа не зацепило, а вот, на тебе, гостя нашего ранило.

Помню такой случай. Мы возвращались из боевого задания. Моторы гудели ровно. Клонило ко сну. Вдруг самолет сильно встрясло. Дремоту как рукой сняло. Разрывы вражеских снарядов и огонь нашего бортового оружия смешались в единый грохот.

— Командир, фриц висит в зоне левого киля! — услышал я встревоженный голос Васильева.

В самолете есть зоны, когда бортовое оружие автоматически отключается, — чтобы в азарте боя стрелки не поразили детали своей же машины. Так случилось и сейчас. Истребитель вошел в мертвую зону нашего оружия и безнаказанно ведет огонь по нашему самолету. Необходимо изменить положение корабля. Это удается не сразу, так как маневренность бомбардировщика гораздо хуже маневренности истребителя. Фашистский летчик успел еще раз прицелиться, и выпущенная им очередь прошила самолет.

— Командир, — снова голос Васильева, — отверни немного, я не могу стрелять.

Резко убираю газ, выпускаю шасси. Бомбардировщик неожиданно для врага теряет скорость. Фашистскому летчику деваться некуда, машина приближается и вот-вот врежется носом в хвост нашего самолета. Но фашист не хочет этого и, чтобы не столкнуться с нами, резко переводит истребитель в набор высоты. Роковая ошибка. В подставленное брюхо «Мессершмитта» Васильев выпускает длинную очередь. Мы победили! Это был пятый гитлеровский истребитель, сбитый нашим экипажем в воздушном бою.

Прошло около часа. Положение наше неважное. В самолете повреждены бензиновые баки, пары бензина лезут в глаза. Дышим через кислородные маски, хотя и летим на малой высоте.

Вскоре я замечаю что-то странное в поведении штурмана Чуваева. Он стал допускать ошибки: дал два совершенно разных курса. А когда я спросил: «Какому же верить, по какому курсу лететь?», — штурман беззаботно ответил:

— Все равно…

Виктор Чуваев был грамотным, культурным офицером, прекрасным специалистом: его никто никогда не подозревал в пьянстве, и вдруг…

— Ты что, выпил в полете? — строго спрашиваю его.

— Да нет, что вы, — отвечает с обидой.

Подходим к аэродрому. Надо садиться. Я снимаю кислородную маску — чтобы не мешала, и через некоторое время слышу голос Чуваева:

— Командир, мы неправильно заходим на посадку —

против старта.

Правый летчик тоже показывает, что неправильно заходим. С земли дают красные ракеты — запрет. Что за чертовщина? Ничего не понимаю. Штурман настойчиво требует:

— Наденьте маску! Кислородную маску наденьте!

Надеваю. Вижу: действительно идем на посадку с обратной стороны. Захожу снова, не снимая кислородной маски, сажаю самолет. И только тогда догадываюсь, что причиной нашего опьянения (штурмана и моего) были пары бензина. Чуваев это сообразил еще в полете. Ошибочный курс он давал, когда снимал маску, а когда надевал ее — сам же исправлял свою ошибку. При заходе на посадку то же произошло и со мной. Вот какие курьезы бывают. После полета нас тошнило, сильно болели головы.

— Хоть опохмеляйся, — шутил Чуваев.

* * *

Во время войны наш полк базировался на различных стационарных и полевых аэродромах Подмосковья, Смоленска, Воронежа, Ленинграда. И вот теперь мы на Украине, на родной мне Украине. Командовал дивизией бывший командир нашего полка генерал Балашов. Меня назначили летчиком-инспектором по технике пилотирования. В мои обязанности входил контроль за подготовкой к боевым полетам летчиков. Вступая в новую должность, я попросил, чтобы при мне оставили прежний экипаж и самолет, на котором летал раньше. Командование удовлетворило просьбу, и я со своими друзьями до конца войны совершил еще более пятидесяти боевых вылетов.

Наша советская авиация завоевала полное господство в воздухе.

На многих участках советские войска перешли государственную границу, открыли пути к южным районам Польши, Румынии, Болгарии, а на севере, разгромив крупную группировку вражеских войск в Карелии, вступили на территорию Финляндии. Освобожден Вильнюс. Войска 3-го Белорусского фронта под командованием генерала Черняховского устремились к границам Восточной Пруссии.

Мы перебазировались в Барановичи.

Тихой августовской ночью летим на Тильзит. Линию фронта проходим благополучно. Только в двух-трех местах рванулись было из темноты узкие лучи прожекторов, заметались по небу, отыскивая нас; заискрились разноцветные россыпи трассирующих пуль крупнокалиберных пулеметов — немцы, очевидно, стреляли наугад; и все прекратилось. Фашисты нервничали.

Мой экипаж идет в конце боевого порядка одного из полков дивизии. Помимо бомбардирования заданной цели нам надо проконтролировать результаты поражения объектов полками нашей дивизии.

Впереди показываются красные языки пожаров. Гитлеровцы не успели их погасить после вчерашнего налета советских бомбардировщиков. Тильзит горел.

Сбрасываем бомбы на цель и начинаем ходить невдалеке вокруг города, наблюдая, как бомбят другие. Вдруг замечаем в воздухе истребителей. Они пытаются подойти к нашим бомбардировщикам и нанести внезапный удар. Но советские летчики предупреждают маневр гитлеровцев и успевают открыть огонь раньше, чем истребители.

Все же фашистам удается поджечь один наш самолет. Он как-то сразу воспламеняется, но продолжает полет, видно, что летчик изо всех сил борется за спасение машины и экипажа; пытается сбить пламя, уйти дальше от опасного места. Но тщетно. Бомбардировщик, словно огненный клубок, падает на землю. Кто же это? Но узнать, чей самолет, кто его пилотировал до последней минуты, пока невозможно. Все стало известно, когда мы вернулись на базу — домой не прилетел экипаж капитана Робуля. Погиб Володя. Милый, прекрасный весельчак, хороший товарищ, замечательный летчик. Участник многих бомбовых налетов. И штурман его, Саша Бикмурзин, тоже погиб. И радист Володя Огаров. И воздушный стрелок Алеша Хлуднев.

…Но в конце года в полку неожиданно появился заросший, оборванный человек.

— Что вам надо, гражданин? — спросил его часовой у контрольного входа.

— Доложите командиру, капитан Робуль прибыл.

Часовой с подозрением оглядел незнакомца, но все же позвонил оперативному дежурному…

Что потом было, трудно рассказать! Никто не мог поверить, что перед нами Володя Робуль. Он рассказал, что с ним случилось:

«— Мы уже отходили от цели, когда на нас налетел «мессер».

— Истреби… — только и услышал я в