Я прошу повторить рассказ. Стараясь говорить сжато, по уставу, Буданцев в нескольких фразах рисует картину боевого вылета семерки. Как все скромно, как скупо в его рассказе. И как уже стало привычно восприниматься подлинное геройство. Слушаю Буданцева и ловлю себя на этой мысли. Почему это так? Да потому, отвечаю сам себе, что героизм стал стилем нашей авиации, что рассказ о Корине есть только вариант ежедневного и многократно повторяющегося. Поступок его, поистине достойный памяти потомков, сегодня на фоне массового героизма наших войск, почти «нормальный» эпизод. Выпестованный Родиной, воспитанник ленинско-сталинского комсомола, героической армии советского народа - мог ли он поступить иначе?
Вот что рассказал Буданцев. [160]
Штурман Корин привел корабль точно, на цель. Бомбежка объекта - скопление мотомеханизированных частей противника - прошла отлично. Экипаж с радостью наблюдал эффект своей работы - море огня под собой. Как спичечные коробки, взлетали в воздух фашистские машины.
Уже развернулись на обратный курс. В это время начался ураганный обстрел зенитной артиллерии. Штурман Корин невозмутимо прокладывал путь своему и двум ведомым кораблям звена. Зенитки неистовствовали.
Советские летчики, применяя противозенитный маневр, увертывались и уходили.
Все кончилось бы хорошо, как вдруг зенитный огонь прекратился и навстречу появились три «Мессершмитта». Фашистские истребители атаковали уже сильно обстреленные советские корабли. Под натиском врага звено едва не рассыпалось.
Это могло стать пагубным, все три самолета могли быть перебиты поодиночке, на что, очевидно, и рассчитывал противник. Корин, высунувшись по грудь в верхний люк своей кабины, не обращая внимания на обстрел и сильный поток ветра от предельной скорости самолета, сигналами требовал от ведомых не отставать и прижаться к ведущему еще плотней.
При второй атаке истребителей он быстро нырнул во внутрь кабины к пулемету и сам открыл огонь по противнику.
Умелым прицельным огнем советские бомбардировщики зажгли два и повредили третий вражеский самолет. Но в последний момент случилась нежданная катастрофа: шальной снаряд зенитной пушки прямым попаданием угодил в кабину штурмана, разворотил нижний и верхний люки, разбил вдребезги приборную доску, изрешетил все осколками. Взгляду летчика Буданцева предстала страшная картина: штурман Корин лежал в этом хаосе, обливаясь кровью.
Минутная растерянность, боль за друга и жажда мести к врагу охватили летчика. Сам не зная как, он вел самолет, глядя вперед невидящими глазами. Охватила тревога за два ведомых корабля. Найдут ли дорогу? Сумеют ли без лидера прийти домой. Впереди предстоял трудный участок. [161]
Обуреваемый этими мыслями, Буданцев вновь оглянулся на мертвого, как ему казалось, друга и в тот же миг едва не выпустил из рук штурвала от прилива бурной радости: он увидел Корина рядом с собой. Лицо его было обмотано окровавленным бинтом, конец которого, выхлестнутый струей ветра из разбитого люка, мотался по всей кабине, как алое знамя. Один глаз штурмана был закрыт кожаной перчаткой, привязанной телефонным шнуром, разбитые распухшие губы почернели.
Огромным напряжением сил Корин дотянулся неповрежденной рукой до карты летчика и, всматриваясь в нее единственным глазом, жестом стал указывать:
- Довернуть влево… Теперь сюда. Теперь вот так.
Летчик понимал друга с полуслова. Он точно вел по его указаниям машину. Ведомые на близких дистанциях уверенно шли за ними. На разбитых губах Корина появилось подобие улыбки.
Два с половиной часа! продолжался этот полет. Два с половиной часа смелый сталинский сокол держал витавшую рядом смерть в повиновении.
И лишь на исходе третьего часа этого нечеловеческого напряжения, когда вдали, в. дымке, появились знакомые очертания родного города, комсомолец Корин «позволил себе» потерять сознание.
Эпизод за эпизодом возникают в памяти, сплетаясь в яркую, непрерывную цепь. Август, сентябрь, октябрь 1941 года… Смоленск, Духовщина, Калуга, Калинин… Бой над Москвой.
Сколько можно рассказать, сколько нужно рассказать о тех незабываемых днях, о беззаветной отваге и мужестве сталинских летчиков, о блестящем мастерстве штурманов, о меткости воздушных стрелков, о воле командиров. Слова о них должны поднимать, волновать, учить, потому что это слова о лучших сынах сталинской эпохи, о храбрейших из храбрых, о витязях сталинской авиации.
Я мечтаю о новой книге, которая была бы достойным памятником тем, кто лег в родную землю во имя ее славы и чести в самую тяжкую годину Отечественной войны. Я мечтаю о книге, в которой были бы описаны героические подвиги тех, кто дожил до нашей великой победы. Я мечтаю о книге, в которой было бы рассказано о великом и мудром учителе и друге летчиков, [162] о том, кто выпестовал нашу непобедимую авиацию. - о Сталине.
Такую книгу написать нелегко. Но такая книга будет написана. А эту я закончу так: если бы мне, как в древних легендах, дано было бы прожить еще одну жизнь и меня спросили бы, кем бы я хотел быть в этой второй раз данной мне жизни, я ответил бы - летчиком сталинской авиации, потому что, оглядываясь на пройденный путь и глядя на уже реально ощутимое будущее, я могу с полным правом сказать: нет большего счастья, чем счастье быть советским летчиком.
Примечания
{1}Специфическое выражение полярников. «Куропатить» - значит оторваться от зимовки без достаточного снаряжения и питания.
{2}Позиционная линия, или линия Сомнера, есть отрезок прямой, проводимой на карте в результате астрономических наблюдений. Она показывает, что где-то на этой линии находится наблюдатель. Пересечение двух линий дает место точно.
This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
24.09.2015