заявила моя хозяйка, пока я, трепеща от возбуждения, укладывал свои нехитрые пожитки. — Прежде новичкам позволяли потрошить хотя бы бедняков без гроша за душой, но сейчас наше правительство наконец положило конец этому чудовищному разгулу.

— Я уже достаточно квалифицирован, чтобы резать кого угодно, горделиво возразил я. — Впрочем, начинают все с пустяков — шишки, кисты там всякие, гнойники, — потом следуют варикозные вены и грыжи, а вот после первого аппендицита уже вообще все пути открыты.

В ответ послышалось презрительное фырканье:

— Ни за что не позволила бы тебе оттяпать что-нибудь у меня!

— Прошу запомнить, мэм, что теперь перед вами дипломированный специалист, а не какой-нибудь подготовишка, — с достоинством произнес я.

— Ах, извините, доктор, — расшаркалась старая ведьма. — С вас двенадцать шиллингов и шесть пенсов за поломанную мебель.

Работа в травматологическом отделении клиники котировалась чрезвычайно низко, превосходя в престижности разве что подразделение дерматовенерологии. Пациентов, а большую их часть составляли жертвы непрекращающейся войны пешеходов с водителями, принимали в самом обыкновенном перевязочном пункте — занятие, с которым без труда справился бы самый завалящий фельдшер.

Однако, пересекая на следующее утро порог клиники, я ни о чем подобном не думал. В конце концов, разве не каждый унтер-офицер мыслит себя полковником? Так и я с куда большей ясностью представлял венец своей карьеры, нежели её начало. Я уже видел себя главным хирургом Св. Суизина, на которого со всех сторон золотым дождем льются награды, премии и почетные звания.

— Эй! — услышал я со стороны чей-то оклик, продвигаясь в свеженакрахмаленном белоснежном халате к дверям травматологического пункта. — Эй, постой, старина! Одну минутку!

Я обернулся и тут же узрел первое препятствие на пути своей блестящей карьеры. Это был Бингхэм, второй младший ассистент профессора хирургии. Прыщавый и бледный, вечно нечесаный очкарик, которому до сих пор никто не давал на вид больше семнадцати. На передних скамьях он, правда, никогда не сидел, но зато однажды ухитрился выиграть премию декана по прикладной анатомии и с тех пор никогда и нигде не расставался со свежим выпуском «Ланцета», торчавшего из кармана наподобие флажка, и парой толстых книг. В обеденный перерыв он относил книги в библиотеку, где закусывал бутербродами с сыром, а заодно собирал с залежавшихся справочников вековую пыль, которой затем щедро делился в трамвпункте с пострадавшими. По субботам, когда библиотека не работала, он перемещался в музей хирургической патологии, на полках которого, словно забытые вещи, хранились в толстостенных стеклянных банках человеческие органы, и разгуливал вдоль стеллажей с книгами под мышкой. Подмышка вообще, по-моему, служила главным местом, откуда Бингхэм черпал свои познания.

— Привет, дружище! — проорал он, хватая меня за локоть. — Как я рад, что тебя тоже в травмпункт засунули! А я-то думал, гадал — кому это место достанется? Представляешь, каково мне пришлось бы, возьми они туда вместо тебя какого-нибудь другого обал… то есть, я хотел сказать — просто обалдуя? Мы же с тобой поладим, да, старик? Мы ведь старые кореша.

— Да, конечно, — поддакнул я. Без особой, впрочем, радости.

— А здорово все-таки, а? — весело прокудахтал Бингхэм.

— Что — здорово?

— Ну, дипломы мы с тобой получили, и все такое. В том смысле, что теперь можно уже работать по-человечески. У меня в активе, например, есть два нагноившихся пальца, липома и четыре обрезания. — Бингхэм потер свои паучьи лапки, словно предвкушая лакомый ужин. — Сам проф вчера всунул голову в операц. посмотреть, как идут дела, и заметил, что у меня твердая рука. Кстати, старик, он поинтересовался, почему тебя там нет.

— А с какой стати мне там быть? — изумился я. — Я только с сегодняшнего дня на работу вышел.

— Нет, старина, если строго смотреть на вещи, то — с полуночи, поправил меня Бингхэм. — Разве ты не знал? Впрочем, последнего пациента к тому времени уже увезли. Но я сказал профу, что ты вообще-то парень довольно надежный и, хотя уик-энды твои порой на несколько дней затягиваются, в конечном итоге ты возвращаешься. Я добавил, что в таких случаях готов за тебя безвозмездно отрабатывать.

Я устремил на Бингхэма ледяной взгляд.

— И что ответил профессор?

— Ничего, старина. Фыркнул только себе под нос и потрусил дальше.

— Понимаю.

Первый блин вышел комом. Чтобы рассчитывать на приличную карьеру, мне предстояло ещё получить должность старшего ассистента и поработать уже в самой клинике под руководством нашего профессора хирургии. Назначение это через три месяца работы в травматологическом отделении получит лишь один из нас двоих. Второму же придется обивать пороги других медицинских учреждений.

— Послушай, старина, — продолжил между тем Бингхэм. — На твоем месте я бы заскочил после ужина в палату и взглянул на совершенно потрясную кисту поджелудочной. Там же лежит изум. прободная язва — парень, правда, вот-вот откинет копыта, но, надеюсь, до нашего осмотра дотянет.

Как истый хирург, Бингхэм мыслил только медицинскими диагнозами и симптомами, забывая, что за каждой болезнью скрывается страдающее существо.

— А мне казалось, что хирурги из травмпункта не должны обходить палаты, — нахмурился я.

— Ты прав, старина. Я попросил профа сделать для меня исключение — я ведь уже в аспи. готовлюсь. Словом, старик разрешил мне рыскать по палатам сколько душе угодно. Думаю, тебя тоже не выгонят, если ты со мной придешь.

Еще не переступив порога травмпункта, я почувствовал, как в моем сердце просыпается ненависть к Бингхэму.

Пункт первой помощи в Св. Суизине вряд ли вызвал бы даже у самого пылкого юноши желание стать вторым Луи Пастером или Эстли Купером. В длинном, выложенном кафелем полуподвале с небольшими оконцами под потолком всегда устойчиво пахло карболкой, а народу было — как в общественном туалете возле оживленного перекрестка. Поскольку Св. Суизину приходилось изыскивать средства на покупку новейших антибиотиков и изотопов, никому и в голову не приходило тратить деньги на отделение, способы врачевания в котором не изменились с тех пор, как в него приносили пострадавших под колесами если не ассирийских колесниц, то уж по меньшей мере фиакров. Все здесь дышало древностью — от набитых конским волосом матрасов и прохудившихся ширм до потускневших от времени инструментов и закопченных стерилизаторов. Престарелый регистратор походил на Мафусаила и даже медсестры выглядели как старые девы.

Когда мы вошли, все деревянные