- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (12) »
Надежда Кожушаная Иван Дыховичный Прорва
Киносценарий Лауреат «Золотого Овена» за лучший сценарийКоня привезли ночью. С трудом заставили выскочить из вагона, с трудом удерживали. Рассматривали. Конь был огромный, черный, напуганный, косящий глазами, нервный. Горячий. Настоящий. — Хорошо. Хорошо, — говорили милиционеры и конюхи. — Нервничает. — Обучим. Да? — потрогали коня за холку, и конь оскалился. — Хорош. — Мало времени. — А что делать? Надо. Хорош. — Будем учиться? — спросил начальник конвоя и ущипнул коня за бок. Конь взвился и заржал: так коней не щиплют. — Ай, хорош! Так бы и придушил! — сказал начальник конвоя и засмеялся. Анну выпустили утром, в то время, когда обычно в витринах выставляли новые яства. На выходе проверили документы: паспорт, пропуск, тщательно сверяя фотографию с ней самой. Выпустили. Она была уверена, что ее вернут, она шла и чувствовала только спину. Свою. Ее окликнули, попросили вернуться: — Застегнитесь, пожалуйста. Вас в метро не впустят. Вы знаете, где метро? — и он улыбался вежливо, как предупредительный плакат. Анна застегнулась, оправилась, пошла. А Плакат окликнул, теперь уже строже: — Гражданка! — и показал еще одну, не замеченную Анной опасность: поливальная машина, символ утра и благополучия, везя перед собой фейерверк разноцветных брызг воды, едва-едва не обрызгал Анну. Анна пропустила машину, машина сбавила фейерверк, а Плакат покачал головой: бывают же такие рассеянные граждане! Она подошла к метро, и метро открыли тотчас же, как будто ждали только ее. Люди входили внутрь и радовались, что есть метро и что метро такое красивое. — Не поеду я никуда! — пошутил веселый парень в вышитой рубашке и уселся на скамейку под мозаикой. — Буду здесь жить! Наверное, он был любимец, потому что остальные «вышитые рубашки» весело и охотно засмеялись и стали шутить на шутку: — А мы тебе подушку принесем!.. А работать кто будет за тебя?.. А он будет подельщиком!.. Конечно, в таком дворце любой согласится!.. Дома Анна разделась и вылила на себя два флакона одеколона. Драла кожу так, как будто хотела ее содрать. Чтобы выросла новая кожа. Ей хотелось изменений. Она выложила вещи из шкафов, сдвинула с места кресло, сняла картину. Начинала и бросала переустройку, забывая, чего же она хочет. Устала, наконец, добившись полного разгрома. Села. Муж, вернувшийся с работы, убежденный, что Анны нет и не будет больше никогда, увидел разбросанные вещи, охнул и присел на пол в коридоре; он знал, к о м у именно нравилась его жена. Услышал мужской голос в спальне. Заглянул. Жена, Анна, красавица, дворянка, умница, абсолютно пьяная лежала в кровати, курила и говорила мужским голосом: — А вы любите интермедии? — и отвечала другим мужским голосом: — «Добрый вечер, здрассте!» — так начинались в то время все интермедии. Через четверть секунды мужа в коридоре уже не было. Он был в кабинете, звонил подчиненному: — Как Рабфак?.. Хорошо. Хорошо. Что?! Кал?! Чем пахнет?! Немедленно вызывайте специалистов. Докладывать все, — и чуть не задохнулся от того, что говорить пришлось деловито и строго, а сердце колотилось совсем в другом ритме. Семья кончилась. Надо было утверждаться в работе. Он закрылся в кабинете и выронил ключ. Наклонился, чтобы поднять его, услышал вопль из спальни: — Саша-а-а-ао-у!.. Тихо-тихо, долго поднимал ключ и застыл, согнувшись, потому что Анна была уже у дверей, крепко прижалась губами к замочной скважине и сказала филином: — Угу! Муж выстоял, так же согнувшись, пока она не успокоилась и не ушла. Он положил ключ в карман. Ключ оглушительно звякнул о мелочь. Тихо-тихо, долго-долго садился на кожаный диван. Диван не скрипнул. Отпустило. Конь оказался на редкость умным, потрясающе умным и талантливым конем. Схватывал на лету, только быстро уставал учиться, а заставить его работать уставшим было просто невозможно. — Хорошо, — говорили конюхи. — Бурдюка на него нет, — сказал кто-то. Тренер стал суровым и опять взялся за тренировку. Анна шла по улице и чувствовала, что от нее исходит незнакомое ей раньше вожделение. Она была самкой, готовой к совокуплению. Как будто вчера над ней не надругались, а наоборот — омолодили ее и влили в нее жизнь и похоть. — Какая! — обернулся один. — Вот бы кого нам в продавцы! — восхитилась группа. — Все товары бы распродали! — Одна? — спросил другой. — Одна, — сказала Анна. Он немножко пошел рядом испугался и отстал. И она опять побыла одна. — Съем! — Адвокат схватил ее за плечи и сжал. Нежно и почти страстно. — Или увезу в Канны, — купил цветов, отдал с поклоном. — Вы сегодня удивительно опасны. Как это делается? Вам нужен личный поэт, я вас познакомлю. Я сам, к сожалению, слишком порочен для вас. И моя порочная страсть — монстр по фамилии Горбачевская. Кажется, я рассказывал. Какое дело!! Четыре трупа — и ни малейшего раскаяния! Сытая, довольная тварь. Я стал поэтом монстра!.. А вы знаете, что мы с вами сегодня самая красивая пара в Москве тысяча девятьсот тридцатого?!. И очень может быть, что трупов у Горбачевской оказалось не четыре, а гораздо больше! Вот сколько! — и он показал на колонну физкультурников и расхохотался во все горло. — Нет, вы еще никогда не были так опасны! — он поцеловал ей руку, и она прижалась к его плечу и погладила его за ухом. — Ну вот, — Адвокат покраснел, растерялся и больше не говорил про монстра Горбачевскую. А ночью Анна остервенело ласкала мужа, совершенно потерявшегося от страха. Он то замирал, то кидался на нее, стараясь изобразить обезумевшего от страсти зверя. Не получалось. — А так можешь? — говорила Анна, и слова ее, если по порядку, не укладывались никакой логикой. — Возьми же меня, идиот! Родной мой, Саша, стыдно! Застрели его! Скотина! — и била мужа по лицу. — Сделай что-нибудь! Лакей, гадина! — и рыдала так, как надо было сразу порыдать. И орала в потолок и подушку. Фуэте у Балерины сегодня получилось. Это было не фуэте — наваждение. Она крутилась полминуты, минуту, полторы минуты… и никак не могла остановиться. Зал взорвался аплодисментами, замолк, опять взорвался и пришел в полный экстаз, когда Балерина, наконец, остановилась, высоко задрав ногу. Аплодировали стоя. Один из почитателей едва не вывалился с балкона, успели поймать. Можно было подумать, что это не балет, а съезд народных депутатов — так аплодировали! Она убежала за кулисы: — Мне кажется, я больше никогда не смогу! — и расплакалась. Василий с цветами от организации вошел в
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (12) »