светлого вина да ломоть ветчинки. Это Жак Диэль, племянник самого Белена, он мой гость… Ты подай нам все, что нужно, а потом приготовь ему постель в самой лучшей комнате… — Потом, обратившись к Жаку, поинтересовался: — А вы, кавалер, когда собираетесь нас покинуть?

Диэль же не мог оторвать взгляда от Мари. У него было такое чувство, что с ее появлением мрачная зала вдруг наполнилась каким-то странным светом, и был настолько зачарован грацией девушки, что, даже не задумавшись, ответил:

— Завтра…

— Завтра?! Но ваша кляча, того и гляди, околеет, а у меня ведь нет другой, чтобы предложить вам взамен. Да и шторм собирается, дороги все развезет, вряд ли вы проедете в такую непогоду…

Жак тем временем все никак не мог оторвать глаз от Мари… Пепельно-золотистые волосы обрамляли лицо, прекрасней которого ему еще никогда не доводилось видеть в своей жизни. Тонкий стан, туго обхваченный завязками передника, полная грудь, светло-карие глаза цвета лесного ореха, на редкость чистые, на редкость ясные, но горевшие таким бесстрашием, что она, ничуть не смутившись, дерзко выдержала направленный прямо на нее взгляд.

— Пожалуй, я передумал, — внезапно и довольно бесцеремонно заметил Жак. — Нет, какой смысл мне уезжать завтра… Возможно даже, я вообще немного задержусь здесь…

— Давай-ка, Мари, пошевеливайся, — обратился к ней Жан Боннар.

Девушка тут же повернулась к нему спиной и поспешила прочь, Жак тем временем ни на мгновенье не упускал ее из виду. Ее походка покорила его окончательно: движения были мягкими, плавными, а бедра едва заметно покачивались, точь-в-точь как морская волна. И когда хозяин пригласил его сесть за стол, прямо напротив него, он не смог сдержать своих чувств.

— Примите мои поздравления, Жан Боннар! — воскликнул он. — У вас очаровательная дочка… Думаю, мне придется здесь изрядно задержаться…

Мари принесла графины. И он с дерзостью мужчины, не привыкшего ни в чем терпеть отказа, снова уставился прямо в эти светло-карие, орехового цвета, глаза, однако они снова с такой отвагой выдержали его взгляд, что в конце концов именно Жак, почувствовав себя не в своей тарелке, вынужден был сдаться и отвести взгляд. Боннар, казалось, совсем позабыл о своем дурном расположении духа; теперь он то и дело добродушно ухмылялся, не скрывая радости оттого, как славно все обернулось, да так, что даже необъятное брюхо его сотрясалось от с трудом сдерживаемого хохота.

Когда Мари поставила на стол графины, ветчину и буханку хлеба, он сказал ей:

— А теперь оставь нас. Нам надо поговорить…

Девушка подчинилась, не проронив ни единого слова. Она распахнула дверь, однако, прежде чем исчезнуть, не потрудилась плотно притворить ее за собой…

Застыв за дверью, она не могла оторвать взгляда от юноши в фиолетовом камзоле. Он уже снял свою фетровую шляпу, и волосы его, в отблесках тлеющего в камине огня и тусклом свете лампы, отливали чистым золотом. Нос был с едва заметной горбинкой, губы тонкие, но изогнутые и красивого рисунка. Ей пришелся по душе и этот решительный, почти дерзкий подбородок, и эти глаза, в которых играла то высокомерная усмешка, а то и открытый вызов. От взгляда ее не ускользнуло изящество рук, то и дело подносящих ко рту оловянную кружку с вином, и она не без удивления почувствовала, как непривычно тревожно заколотилось вдруг ее сердце…

Жак разговаривал с Жаном Боннаром, однако девушка была слишком далеко, чтобы расслышать, о чем шла речь. Лишь время от времени до нее доносились отдельные слова, которые произносились громче других. Этот волнующе теплый голос вызывал в ней какой-то странный трепет, впрочем, от нее не ускользнуло, что такое же действие он производил и на ее отца, ибо и он, хоть и казался рядом с ним настоящим великаном, внимал ему с каким-то особым почтением, то и дело с готовностью согласно кивая головою. А Жак тем временем чертил в воздухе своими изящными руками какие-то воображаемые знаки, геометрические линии, будто пытался воспроизвести соблазнительные формы юной девушки. Она видела, что, помимо этого непреодолимого обаяния, незнакомец обладал еще и какой-то редкой силой убеждения. Уж ей ли было не знать, что Боннар отнюдь не из тех, кто станет слушать и верить первому встречному, а между тем даже он смотрел ему в рот с не присущей его натуре услужливой любезностью…

Покончив с трапезой, Жак Диэль встал из-за стола и принялся взад-вперед шагать перед очагом, и пламя отбрасывало на стены его причудливо удлиненную тень.

Тем временем и Боннар тоже поднялся со стула. Мари испугалась, как бы ее не застали врасплох. Страх вырвал ее из упоительных грез. И не зря, Боннар и вправду почти вплотную подошел к тому месту, где она скрывалась, с намерением подогреть вино и приговаривая при этом, что не знает лучшего средства привести в чувство человека, продрогшего от дождя…

Торопливо, стараясь не производить шума, она прикрыла дверь. И тихо, на цыпочках, точно мышка, прокралась по лестнице, что вела в ее спальню.

Вся она была словно во власти какого-то внезапного недуга, какой-то странной болезни, чьей природы не могла ни понять, ни выразить словами. Она чувствовала стеснение в груди, дыхание стало прерывистым, горло перехватило, точно от удушья, но стоило ей вспомнить ясный взгляд, брошенный на нее всего несколько минут назад, как по всему телу разливалось блаженное тепло, наполнявшее ее неведомой доныне сладостной истомой, от которой сразу напрягалась, словно наливалась чем-то тяжелым грудь…

Она была в таком смятении, так выбита из колеи, что едва не забыла приготовить гостю комнату. Вспомнив, вернулась назад и открыла дверь. В темноте она различила очертания огромной кровати, на которой возвышалась высокая перина. На ощупь нашла в комоде чистые, пахнущие свежестью простыни. Готовя постель для прекрасного кавалера, она испытывала непонятное удовольствие, в котором, казалось, было даже что-то порочное. Могла ли догадываться она в своей неискушенности, что, скажи он ей: «Я уезжаю и беру вас с собой…» — с готовностью, тут же, не задумываясь, последовала бы за ним хоть на край света…

Жак Диэль тем временем уже и думать забыл о прелестях Мари. Он с наслаждением, маленькими глотками, потягивал подогретое вино. Оно было восхитительно и приятно отдавало корицей, которую Боннар привез из своего путешествия на острова вместе с Беленом д’Эснамбюком. И, будто опасаясь, правильно ли понял его богатырь, снова вернулся к поручению дядюшки:

— Вам одному придется взять на себя всю ответственность за строительство этого брига. Сами знаете, Боннар, где выгода, там и непредвиденные помехи. Дядюшка полностью