Борьба Виллу

1

Co времени событий, о которых здесь пойдет речь, минуло несколько веков, и догадливый читатель поймет, вероятно, и без наших пояснений, что героя этого рассказа давно уже нет в живых. Но если бы он сейчас еще жил на свете, мы любили бы его так же, как любила его в свое время вся земля Сакала. Врагов у него, по правде сказать, и не могло быть; а если они все же попадались, то это были люди, недостойные его дружбы.

Все старинные предания воспевают кузнеца Виллу; все свидетельствуют с единодушием, достойным подражания, что кузнец Виллу был самый рослый, здоровый, сильный, честный и веселый человек во всей Вильяндимаа. Лишь один историк — как видно, больной водянкой, — считает нужным добавить, будто Виллу поддерживал свое неизменно веселое настроение крепкими напитками. Мы считаем это пустой напраслиной. Что Виллу, когда его томила жажда, пил за троих — это истинная правда; но что он потом, если была охота, с утроенной силой работал за шестерых, — еще более верно. Ему незачем было поддерживать свое хорошее настроение крепкими напитками. Такой человек, как наш Виллу, непременно должен был отличаться веселым нравом. Подумайте сами: человек от рождения полон сил и здоровья, ростом свыше шести футов, тело у него — как ствол дуба, руки — прямо-таки медвежьи лапы, ноги — как столбы, волосы — что спелая рожь, лицо свежее, черты правильные, глаза ласковые и глубокие, как летнее небо. Разве подобный человек может обладать мрачным характером? Ну, да в таком случае и дождь мог бы хлынуть с ясного неба!

Виллу был чистейший эстонец, а жизнь эстонцев тогда была тяжкой, такой тяжкой, что мы сейчас, в наши счастливые времена, и представить себе этого не можем. И у вильяндимааских крестьян все источники радости настолько иссякли, что без Виллу люди совсем разучились бы смеяться и шутить. Они влачили тяжелое ярмо рабства, каждый их шаг сопровождался свистом розог и ударами кнута. Отдых наступал лишь тогда, когда крестьяне бежали от своих жестоких господ или от нападения соседних народов в леса и болота, а там голод, мор и хищные звери облегчали им переселение в лучший мир. Неудивительно, что в те времена людям было не до шуток, и лица их, с которых горе согнало улыбку, казались почти окаменелыми. Отчаяние, подобно густой паутине, обволакивало жизнь эстонцев. Тем веселее, конечно, жилось паукам.

Но кузнец Виллу не был ни владельцем мызы — немцем или датчанином, ни орденским рыцарем или епископом, ни монахом, ни участником крестового похода — словом, Виллу не был из породы пауков, а между тем жизнь его казалась веселой и счастливой. Посмотрим, как это могло случиться.

Земли эстонцев были подвластны тогда нескольким правителям, Харьюмаа и Вирумаа подчинялись датским королям или, вернее, никому не подчинялись, так как местные владельцы поместий творили здесь все, что хотели; в Ляэнемаа властвовал лихулаский епископ, в Тартумаа — тартуский епископ; власть на острове Сааремаа делилась между Тевтонским орденом и местным епископом; остальными землями некогда свободных эстонцев владел Тевтонский рыцарский орден. Все эти властители либо сами обрабатывали земли руками своих крестьян, либо отдавали землю вместе с жившими на ней крестьянами своим вассалам или подданным, которые принадлежали, в большинстве случаев, к рыцарскому сословию и лишь изредка — к числу горожан-немцев. Впоследствии из вассалов ордена и епископов образовалось поместное дворянство Эстляндии, Лифляндии и Курляндии.

В начале XIV века эстонцы, населявшие земли Тевтонского ордена и епископов, еще не все считались крепостными. В крепостное рабство обращали только тех, кто и после крещения чуждался христианской веры. Однако почти все эстонцы не раз снова возвращались к язычеству, так как никто не помогал им понять и полюбить христианскую веру. Таким образом, все эстонцы, за исключением, может быть, нескольких десятков человек, стали и на деле, и по записям крепостными своих вероучителей. Но и тот, кто случайно продолжал еще именоваться свободным, не имел особых причин радоваться своей свободе. В глазах чужеземных господ он все равно оставался презренным рабом, а свой народ вдобавок считал его предателем родины. Предки кузнеца Виллу одни из первых смыли с себя воду крещения, как только крестившие их удалились. Поэтому Виллу был потомком крепостных и стал считаться крепостным владельца Вильяндиского замка. Тем не менее рабскую долю он испытал только в детстве. Он отличался силой и ловкостью, поэтому, когда понадобились воины, ему дали оружие и он вместе с орденскими рыцарями сражался против русских, поляков, литовцев и епископов. Он был умным и храбрым воином, на его счету было немало подвигов. Своего хозяина, вильяндиского комтура^[1] Госвина Герике, он однажды отбил у многочисленного отряда литовцев, но при этом сам попал в плен. Чудом спасшись из плена, Виллу бежал в Германию. Здесь он в совершенстве изучил кузнечное ремесло, вместе с войском императора Людовика совершил поход в Италию, и сторонники папы надолго запомнили тяжкие удары, нанесенные им этим северянином. Жажда странствований гнала его из одной страны в другую; как храбрый воин и искусный оружейник, Виллу мог бы навсегда остаться на чужбине и жить в довольстве. Но тоска по родине, пробудившаяся в нем, постепенно так им овладела, что кузнец вернулся в Вильянди и сам отдал себя в рабство. Комтур Герике был честный человек и умел быть благодарным. Он построил в городе кузницу и передал ее в полное распоряжение своему избавителю; отработки барщины никто от Виллу не требовал.

Но кузнец не смог жить среди высоких каменных стен; он затосковал, стал лениться. Тогда комтур велел построить ему новую кузницу в двух милях от Вильянди, среди векового бора, близ старой Пярнуской дороги.

Тут-то Виллу и работал уже пятый год; имя его прославилось далеко за пределами земли Сакала. Сам ландмейстер^[2] Ливонии Эбергард фон Мангейм приезжал посмотреть кузницу, и по его заказу Виллу изготовил меч, которым, как утверждали многие, можно было и железо изрубить на куски. Кузнец выполнял самые сложные работы, но и плату брал с богатых высокую. Торг и недовольство нисколько не помогали — раз уж кузнец назначил цену, то к любым уговорам снизить ее оставался глух, как череп мертвеца. Насилие, которое в те времена решало все дела в нашей стране, тут было также неуместно: кузнец и трое его подмастерьев были дюжие парни и шутить не любили, разве только если речь шла о настоящей шутке; вдобавок кузнец состоял под защитой могущественного комтура и