Лукавый взгляд с любовью

Литературный портрет Любови Овсянниковой

Гах Юрий Семенович

© Гах Ю.С., автор, составитель и переводчик с украинского, 2016

Предисловие

«Лукавый взгляд с любовью» — это дополнение к портрету моей героини, самокритично изложенному ею в книгах воспоминаний из цикла «Когда былого мало». Помещенные здесь статьи и газетные заметки, а по сути рассказы друзей о Любови Борисовне Овсянниковой и окружающем ее мире, дали мне повод присоединиться к ним и добавить в общий хор свои комментарии.

Раздел 1. Мне было восемнадцать…

Наступило 1 сентября 1965 года, когда я переступил порог университета в качестве студента-первокурсника механико-математического факультета Днепропетровского государственного университета имени 300-летия воссоединения Украины с Россией. Мне едва исполнилось 18 лет, и я совершенно не подозревал, что совершаю последние шаги навстречу событию, сравнимому по значению и последствиям с появлением на свет. Еще несколько мгновений и прекратится разлука, длящаяся весь мой век, сопровождающая меня от рождения до этого шага за порог аудитории. Вот сейчас все случится и больше никогда не будет по-прежнему. Как я жил все эти годы и как выжил без этой судьбы? Странно, прошло свыше половины столетия, а все помнится, будто происходило вчера.

Аудитория, в которую я вошел, была маленькой, потому что занятия начинались семинаром, кажется, по истории КПСС. Прямо напротив входа располагались четыре окна, открывающие вид на запад. А за ними был внутренний двор университета, ограниченный корпусами мехмата, физического и физико-технического факультетов. Наш — был новым, только что сданным в эксплуатацию, еще пахнущий известью, побелкой и красками. Справа от входа стоял стол преподавателя, за ним — доска. Протянувшись вдоль окон в три ряда, ждали нас парты. Опять же — новые и сверкающие.

Худенькая стройная девочка с природными кудрями на стриженных темных волосах вполоборота стояла у окна и отрешенно смотрела туда, с удивительной естественностью ни на кого не обращая внимания, будто так и надо было. Пожалуй, только этот фрагмент происходящего вмещал в себя смысл и был наполнен настоящей жизнью. Остальное, что обреталось вокруг — ее ровесники, разъединенные не наступившим еще знакомством, предметы учебного предназначения, девчоночьи ужимки и нервная бойкость парней, даже наступившая осень, — служило скучным и безликим, как размазанное мгновение, антуражем. На ней была бело-синяя в полоску блузка из вискозного трикотажа и бежевый сарафан легкой шерсти, явно не массового производства. Весь ее вид — неброский и обыкновенный — тем не менее чем-то привлекал внимание, был окутан беспокойно клубящимся флером, словно таилось в ней еще что-то огромное, не вмещающееся в это стояние.

Кажется, я промедлил, и она сразу же среагировала — повернулась и посмотрела на меня взглядом лесов, полей и летних просторов. Это было неожиданно — такие темные волосы и при этом светлая матовая кожа лица и ясные зеленые глаза. От этого я почувствовал непонятную тревогу и какое-то мгновение стоял, словно не понимал, что должен делать.

Между тем, события развивались. Появился представитель деканата с журналом посещаемости и успеваемости, начал делать перекличку, из которой я узнал имя стоящей у окна девочки — Люба Николенко.

Одна из всех в нашей группе, как березка в чистом поле, она была выпускницей сельской школы, к тому же — украинской, и это-то накладывало на нее печать иной культуры, окутывало ореолом загадочной романтической нездешности. Видимо, ей было среди нас, горожан, очень одиноко и тесно. Именно тоска по ветрам и открытым горизонтам, глубокое разочарование грохотом и многолюдностью, неудовлетворенность безудержной говорливостью и чужеродностью обстановки струились от нее, проникали в душу и бередили щемящей болью. Вблизи нее, задумчивой и молчаливой, обитала затаенная сила, чувствовалось дыхание грозных стихий, слышались взрывы сверхновых звезд — все, что она открывала тут для себя нового, немедленно транслировалось в пространство, заполоняло его ошеломлением, делало непустым и вовлекало в свое неистовое бурление.

Это была среда, середина рабочей недели. Еще три дня мы занимались, скорее, просто обвыкались с новой жизнью. В эти дни и погода была, как мое настроение, — то проглядывало солнце, то шли дожди, порой даже ливни с грозами. А потом настал выходной, после которого — с понедельника — нас отправляли в колхозы Херсонской области на сбор бахчи и томатов. Намечающийся перерыв в учебе был нужен нам, как глубокий вздох, как остановка после долгого бега, как отдых на парковой скамейке. Он был желанным после изматывающих выпускных экзаменов в школе, после вступительных экзаменов в университете, после сумасшедшего лишенного каникул лета, после всех трудов, напряжения и треволнений.

***

Ехали мы в Херсон весело — отдельным составом, украшенным транспарантами, свежими кленовыми и акациевыми ветками, душистыми травами и цветами, в плацкартных купе, с песнями и шутками. Впрочем, дорога оказалась до обидного короткой — вечером сели, утром были на месте. Некоторые даже выспаться не успели.

Там, куда мы прибыли, первым делом нас накормили совершенно домашней едой, приготовленной с потрясающими стараниями и щедростью. А потом поселили в общежитие и, до конца дня позволили гулять.

Такая наша роскошная жизнь, почти санаторная, с той лишь разницей, что днем нас возили работать в поле, продолжалась еще дня три-четыре. А потом городские барышни начали придираться к кухне и стряпухам, капризничать без никакого повода, проявлять дурной нрав и кичливость. Это выглядело нагло и отвратительно, на что колхоз отреагировал резко и решительно.

В новый выходной день нас передислоцировали: отвезли километров за пять от села, поселили в одиноко стоящий в полях дом на две отдельные комнаты, разделенные коридором, кухней и комнатой для кухарок. Комнаты были абсолютно без мебели, правда с тюфяками, одеялами и подушками для спанья. Ни о каком постельном белье не могло быть и речи. Комнаты поделили: правую заняли девочки, а левую — мальчишки.

Встали вопросы о питании: где брать продукты, кто будет готовить, где принимать пищу? Ответы оказались жесткими: продукты надо было выписывать в кладовой, доставлять к себе