друга, забыв свои домашние счеты.

Кто был еще в этой зале, — выяснится само собою.

Хозяйка дома была высокая, стройная, худощавая, уже сорокалетняя, но очень моложавая особа, красавица как от природы, так и от искусной гримировки своего лица.

Редко кто знал настоящую наружность тогдашних веселых щеголих, потому что красить волосы сегодня в один цвет, а завтра в другой, посыпать их всевозможными пудрами или даже вовсе заменять париком было самою распространенною модою женщин, не державшихся строгих правил жизни.

Сегодня Росция была очаровательной брюнеткой с массою кос и локонов, пересыпанных блестящим, серебристым порошком и перевитых крупным жемчугом. Ее чело украшала широкая алмазная повязка, над которою возвышался венок из роз и лилий. Ее белое шелковое платье, вышитое золотом, было перетянуто поясом, длинные концы которого сверкали разноцветными драгоценными камнями. Ослепительной белизны шея украшалась ожерельем, плечи были покрыты прозрачным покрывалом с золотистыми нитями и блестками; серьги в виде золотых змей, многочисленные браслеты и перстни — все это сияло на обладательнице несметных богатств, полученных от щедрых поклонников таланта. Как луна среди звезд в полуночный час, сияла Эврифила Росция среди других красавиц не красотою, уже начавшею блекнуть, не ценностью своего наряда, нет, — Росция сияла, вызывая всеобщий восторг мужчин и зависть женщин, своим редким уменьем подобрать малейшие детали прически и костюма с такою неподражаемой гармонией и вкусом, что ни одна вещь на ней не казалась ни лишнею, ни тяжелою, ни яркою, ни слишком причудливою для ее уже немолодых лет. Розы и лилии венка, могшие казаться безвкусно растопыренными или огромными на другой голове, лежали ровно, искусно выбранные и пригнанные цветок к цветку вперемежку с мелкой зеленью среди пышных локонов.

Шлейф ее платья не волочился за нею, как хвост за павлином, мешая ходить, но живописными складками падал на пол не длиннее того, сколько требовалось, чтобы сделать еще величественнее стройную фигуру красавицы.

Никто не мог заметить ни одной морщины на этом прекрасном лице, но никто не мог заметить и присутствия искусно наложенной косметики. Это лицо, прекрасное и моложавое, тем не менее не выказывало усердных стараний быть как можно моложе, оно было молодо лишь на столько, чтоб быть прекрасным.

Наружности хозяйки соответствовала и ее манера держать себя. Когда она ласково трепала по плечу юношу, то он, даже будучи сенатором, не обижался на дерзость руки дочери отпущенника и не слышал ничего унизительного для себя в ее эпитетах: «друг мой» или «милый».

Точно так же и пожилой человек не слышал неприятной лести, когда Росция величала его «почтенным» или «добрейшим».

Все это как будто так и следовало.

Росция тихо расхаживала от одних гостей к другим, стараясь каждому сказать несколько приятных слов или предложить заздравный тост.

Она подошла к богато одетому старику, около которого сидела красивая, бойкая девочка лет 16, одетая в роскошный костюм танцовщицы.

— Дионисия, — обратилась к ней Росция, — что же ты не кушаешь?

— Задремал, — ответила танцовщица, кивнув своею хорошенькою головкою на старика.

— Гм… ты пользуешься минутами твоей свободы… осторожней, дитя мое!.. кроме него, следят другие…

— Орестилла?

— Да, ей сегодня, по крайней мере теперь, не весело и нечем заняться, потому что ее старик здесь.

Росция отошла от танцовщицы, ласково улыбнувшись молодому человеку, стоявшему подле Дионисии.

— Осторожней, Афраний! — шепнула она ему.

Аврелия Орестилла, которую упомянула танцовщица, действительно скучала, сидя подле своего мужа, богатого, важного старика, посещавшего актрису только затем, чтобы вкусно поужинать на чужой счет, как будто дома ничего этого нельзя было приготовить.

Красавица кидала злобные взгляды на старого скрягу, приказывавшего рабам подавать ему двойные и тройные порции лакомых блюд. Она с завистью следила за своим пасынком, который смело перебрался со своего места к Дионисии и ухаживал за нею, пользуясь дремотою старого Диона, ее деда.

«Дион всегда засыпает на половине ужина, — думала Орестилла, — а этот ненасытный обжора — никогда».

Ей невольно с досадою припомнилось, как быстро прожила он все свое приданое, вследствие чего вынуждена угождать богачу-мужу, снося все его капризы.

«О, деньги, деньги!» — думалось ей.

Росция собственноручно налила кубок старому Афранию, который не замедлил ее поблагодарить, и подошла к молодой девушке, громко хохотавшей.

— Ланасса, неужели тебе не тяжело под твоим полным — боевым костюмом? — шутливо спросила она, осматривая ее наряд.

Девушка, которую актриса назвала Ланассой, навешала на себя столько украшений, что была похожа на ходячую витрину ювелира. Ее лицо под белилами было белее мрамора стен залы, а разрумяненные щеки — краснее ее огромных рубинов. Ее наряд мог поспорить тяжестью с полным боевым костюмом самого консула, но это, однако, не стесняло дочь богатого ростовщика из греков; она пила, ела и смеялась больше всех гостей актрисы, ни мало не заботясь о том, что ее костюм, прическа и раскраска лица были совершенно безвкусны и скорее безобразили, нежели украшали ее, вызывая всеобщие насмешки.

Глупая ветреница ценила только два достоинства в людях — богатство и знатность; второе даже больше, потому что первым сама обладала, а последнее было ее заветною мечтою, неосуществимою, потому что ни один патриций или плебей Рима не мог безнаказанно жениться на ней.

Ланасса захохотала вместо ответа на слова актрисы и с презреньем осмотрела ее костюм.

— Разве на мне так много надето? — спросила она затем.

— Так много, душа моя, что подобное вооружение ручается тебе за победу во всяком поединке на поле любви и красоты, — ответила Росция с любезною улыбкой, скрывшей всякую тень иронии ее слов. — Все мое ношу с собою, — прибавила она.

— О нет, Росция! — возразила гречанка, обидевшись, — разве ты полагаешь, что у моего отца так мало украшений для его дочерей?

— Я знаю, что каждая из дочерей Клеовула имеет по пяти таких костюмов.

— По пяти! — презрительно усмехнулась гречанка с умыслом громко, чтобы слышали все близ сидящие, — по двадцати пяти, Росция.

Актриса вздохнула при таком хвастовстве глупой ростовщицы, могшей иметь множество, хоть целую тысячу, уборов, заложенных ей должниками. Ей ответил совершенно такой же, и насмешливый и грустный, вздох, вырвавшийся из груди юноши, сидевшего подле Ланассы.

— Мечтатель! — усмехнулась Росция, ласково дотронувшись до плеча