свободы и воспоминаниями о советском строе и людях, живущих под его пятой. Если бы я мог выбирать, то любовался бы сейчас красотой зимнего Вашингтона вместо того, чтобы предаваться воспоминаниям о жизни по другую сторону реальности. Однако я считаю своим долгом рассказать о том, что многие представляют себе весьма смутно и о чем, быть может, даже не хотят слышать.

Часть I Сталинские времена

Глава 1 Вновь американец

Сегодня 9 декабря 1986 года. Прошло тринадцать лет с тех пор, как мне удалось вырваться из СССР. Года два после отъезда мне приходилось щипать себя, чтобы убедиться, что я на свободе. Потребовался еще год, чтобы я наконец перестал в страхе подбегать к окну посреди ночи: я боялся увидеть за окном зимнюю Москву, боялся узнать, что свобода мне приснилась.

Как научила меня жизнь, нельзя предсказать, что случится завтра. За восемьдесят лет я стал реалистом. Как же долго я был оторван физически и духовно от всего, что мне близко. И вот я больше не в Советском Союзе, за мной нет слежки, не в их власти лишить меня хлеба насущного или жизни.

Однако с 1974 года, когда угандийский президент Иди Амин помог мне вырваться из плена, и до сегодняшнего дня я чувствовал себя лишь отчасти свободным. Долгим был мой путь к свободе. Сегодня особый день, ибо по прошествии сорока девяти лет я становлюсь американским гражданином. До этого дня я вынужден был соблюдать осторожность, не рассказывал о своем прошлом, не давал интервью. «Зачем привлекать к себе внимание КГБ?» — думал я. Хотя я был уже за пределами СССР, чувствовать себя в полной безопасности не мог. Если бы вам, как и мне, выпало стать свидетелем массовых чисток, вы бы так же, как и я, считали возможность получить пулю в затылок вполне реальной. Хотя шесть лет назад я отказался от советского гражданства, в СССР меня по-прежнему могли считать советским гражданином, могли предъявить на меня права. Советские агенты могли похитить меня и переправить в СССР. Вряд ли бы это произошло со мной, но такие случаи бывали. В конце концов я маленький человек, без громкого имени, живу почти незаметно. Нет такого правительства, организации, этнического сообщества, которые пришли бы мне на помощь.

Страх за собственную безопасность отчасти объяснял мое молчание. Но была еще одна, более важная, причина. Советам не понравится моя книга. Я пишу, как посторонний, хотя жил и работал внутри советского общества сорок четыре года. Это рассказ не о лагерях или ссылке, а о жизни бок о бок с советскими рабочими. Мой случай уникален — подобного не было за всю историю СССР. Это не хвастовство. В моей жизни нет ничего героического, и, разумеется, я не хотел, чтобы она сложилась именно так. Я лишь констатирую факт.

Советы предпочли бы, чтобы я унес в могилу историю своей жизни. Они могут попытаться дискредитировать и меня самого, и мой рассказ. В этой ситуации мне лучше быть американским гражданином, вернувшимся, если можно так сказать, к своим духовным корням. Оказаться объектом кампании лжи, передергивания и ненависти малоприятно. До сих пор я к этому не был готов.

Кроме того, я не активист, не борец. Хотя обстоятельства вынудили меня бороться всю жизнь, я по природе человек спокойный, и это была невидимая миру борьба. До сих пор мой жизненный опыт, мои воспоминания и мои секреты были скрыты от посторонних.

Много лет назад Соединенные Штаты отказались считать меня своим гражданином. В Госдепартаменте решили (не удосужившись меня выслушать), что я по собственной воле превратился в инструмент советской пропаганды. Они предъявили мне ультиматум, означавший на деле, что меня бросили на произвол судьбы, отдали в руки Сталина. В 1937 году, поставленный перед невозможным выбором, я отказался от американского гражданства. Намеревался вернуть его, но мне это не удалось.

С тех пор я тосковал по свободе — пусть далеко не полной, — которой пользовались чернокожие американцы. Даже до отмены расовой сегрегации в школах (в 1954 году), до принятия законов о равных правах по инициативе Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, до Мартина Лютера Кинга черные в Америке знали вкус свободы. Я уверен, что лучше далеко не полная свобода в Америке, чем ее реальное отсутствие в Советском Союзе.

Итак, сегодня для меня особый день. Я пришел в одно из правительственных зданий в Вашингтоне. Здесь еще человек сто таких, как я, — некоторые стоят в очереди, другие уже заняли места в зале. Мы собрались, чтобы стать американскими гражданами.

«Робинсон Роберт», — слышу я. Я поднимаю правую руку с зеленой карточкой и подхожу к назвавшей мое имя женщине. Она внимательно проверяет документы, убеждается, что все в порядке, и указывает, куда мне сесть. Нас рассаживают по алфавиту. Служащая продолжает вызывает тех из собравшихся, чьи фамилии начинаются на «Р» и «С», а я снова погружаюсь в свои мысли.

Я знаю, что с сегодняшнего дня буду чувствовать себя иначе. Но даже став американским гражданином, я, наверное, буду соблюдать меры предосторожности (разумеется, не выходя за рамки разумного) — например, постараюсь не выходить ночью из дома один. Стоит ли делать глупости только потому, что ты свободен. Не думаю, что мне придет в голову отправиться на пустынный берег и, любуясь закатом и наслаждаясь одиночеством, забыть обо всем на свете. Я проделал слишком долгий путь и мне не хотелось бы предстать перед Создателем в качестве жертвы нераскрытого убийства.

Вот уже тринадцать лет, как я уехал из России, оставил жизнь, полную тягот и почти лишенную радостей. В Советском Союзе мрак настигает всякого, кто смеет надеяться на счастье. В этой стране искру надежды рано или поздно растопчут.

Я слышу, как служащая выкрикивает последнее имя в списке. Ее голос возвращает меня в настоящее.

«Прошу всех встать». Зал встает. Входит судья.

«Поднимите правую руку».

Глава 2 Годы становления

Новость быстро разнеслась по Гарлему. Пять долларов в день! Тогда, в 1923 году, для рабочего это были огромные деньги. Гарлемцы, кто попредприимчивей, задумались: «Попытать счастья на заводе Форда — почему бы и нет. Нужно ехать в Детройт».

Решиться покинуть Гарлем не так-то легко. Здесь черный по крайней мере чувствует себя в относительной безопасности. Здесь не нужно притворяться, играть в чужие игры. Здесь можно оставаться самим собой. Но Средний Запад! Он представлялся мне не менее далеким и чужим, чем Китай. И все же Детройт манил: он давал надежду на материальное благополучие и на то, что я когда-нибудь получу возможность конструировать, а это была мечта всей моей жизни. Я прекрасно