направление представлено в трилогии Юрия Бурносова «Числа и знаки». Перед нами словно оживают полотна Рубенса и Рембрандта. Черные камзолы со священническими стоечками, брабантские кружева воротников и манжет, короткие шпаги, «гере» и «грейфсрате».

Романтизм первой половины девятнадцатого века и все его дальнейшие модификации последующих эпох представляли собой форму протеста против магистрального пути, по которому прошла европейская цивилизация. Шиллеровские страсти, энтузиазм Людвига Баварского, появление прерафаэлитов и «Мира искусства», поэзия Н.С.Гумилева и эта романтическая ветвь отечественной фэнтези — явления одного ряда, хотя и разного масштаба. Собственно, протестный заряд, вне зависимости от того, до какой степени автор сознательно отталкивается от свинцовых мерзостей либеральной цивилизации, — наиболее ценное в данном направлении фэнтезийной литературы. Отсюда вывод; названная отрасль будет у нас бурно развиваться. Питательная среда для нее становится год от года все гуще и гуще.

Но чаще российскими фэнтезистами наших дней используются условные, слегка осредневековленные города лишь по той причине, что для массового читателя рыцари—арбалеты—таверны—шляпы с перьями привычны. Ведь основной поток англосаксонской фэнтези выполнен именно в этом ключе… С большей или меньшей долей остроумия фантасты выжимают из вообще-таверн, будто-замков, типа-королей, лесов-как-в-прошлом-году-на-полигоне и наподобие-трактиров приключенческое ассорти. Больше всего подобного рода романы напоминают дописанные до требуемого объема ролевые «квэнты» или же либретто для компьютерных игрушек.

Наиболее удачные из них связаны с умением автора построить динамичный, лихо закрученный сюжет. В числе тех, кто считается «крепкими сюжетниками», выделяются Виктор Ночкин (роман «Меняла»), Алексей Пехов (сиальская трилогия, роман «Под знаком Мантикоры»), Александр Золотько (роман «Игры богов»), Илья Новак (роман «Клинки сверкают ярко»), Лора Андронова (сборник «По велению Грома») и, может быть, Юлия Остапенко (роман «Игры рядом»).

При этом Ночкин на голову возвышается над всеми остальными. Он и стилист лучший среди всех перечисленных фэнтезистов и умеет к тому же в добротную приключенческую вещь вложить серьезный философский слой. В данном случае проблему бытовой этической глухоты, ставшей столь обычным явлением для мегаполисной жизни наших дней.

А Пехов выигрывает у прочих как минимум по части здравомыслия: он, видимо, почитал справочники, ознакомился с литературой о фехтовании и тем самым сделал мир «Мантикоры» более ярким, более привлекательным для читателя. Можно было бы многое сказать относительно спорных моментов этики, которую Алексей Пехов предлагает читателям, но по части декораций приключенческого квеста он на голову выше прочих фэнтезистов-сюжетников.

В новаторски-экспериментальной книге Золотько трудно вычленить конкретное историческое время и географическое пространство. Боги и демоны здесь, так сказать, не имеют «национальности». В них при желании можно угадать представителей и древнегреческого, и индийского, и иудейского, и германо-скандинавского пантеонов. Скорее всего это и входило в первозамысел автора, создавшего гиперпространство гипермифа. Ведь практически в каждой мифологии есть мотивы борьбы, соперничества между богами, сюжеты, связанные с восстанием бога-отступника и изгнанием его в преисподнюю, с последней и решающей битвой, за которой последует либо конец света, либо царство всеобщего счастья и справедливости. То же можно сказать и о воссоздании в «Играх богов» местного колорита. Налицо признаки смешения времен и языков. Здесь и архаика, и эллинизм, и раннее Средневековье.

Практически не отстает от Пехова (если не в плане популярности, то по крайней мере в отношении поэтики текстов) Наталья Игнатова. Ее романы «Чужая война» и «Змея в тени орла» достаточно традиционны. Планета, населенная эльфами, шефанго, гномами, гобберами, орками и людьми. Разные религии, парочка воинствующих орденов. Несколько скучающих Творцов-Демиургов, которым захотелось в очередной раз поиграть в шахматишки, где фигурами выступают люди и нелюди, а доской — весь мир Божий. Поиски героями артефактов в принципе не так уж и нужных. Локальные драки и финальная Последняя Схватка. Старая добрая фэнтези.

Лишь изредка нашим мастерам фэнтези удается по-настоящему тонко использовать хорошо разработанный, насыщенный историческими декорациями мир в качестве инструмента для выражения сложной философской программы. Иными словами, суметь не через действия персонажей, а через насыщение мира определенными предметами, законами, определенной эстетикой донести до читателя некое смысловое послание, сверхидею. Тогда антураж становится самоценным.

Так обстоит дело, например, с дилогией Александра Зорича «Карл, герцог». Там Бургундия XV века предстает воплощением авторской версии рая на земле, то есть места, где могут свободно проявляться древнейшие человеческие достоинства: ум, сила, верность, щедрость, отвага, творческая потенция, Да и просто потенция, куда ж без нее! Карл Смелый, центральный персонаж книги, всего лишь концентрирует в себе привлекательные черты Бургундии, но на самом-то деле он именно что персонаж, а герой — сама Бургундия.

В романах и рассказах, вошедших в Лангедокский цикл Елены Хаецкой, залитый невидимым золотом край — десятки городов во главе со столичной Тулузой, виноградные лозы, поля и замки — играет сразу две роли. Во-первых, он одним своим существованием прославляет Творца, создавшего такую красоту. Недаром роман «Жизнь и смерть Арнаута Каталана» заканчивается молитвенным мотивом: Te Deum laudamus. Во-вторых, Хаецкая осторожно и тонко подводит читателя к мысли о том, что Лангедок, при всем своем ослепительном убранстве, — тяжело больная особа, и смертельный недуг катарства изнутри разъедает прекрасную плоть. В нашей фантастике наличествует немало текстов, посвященных монсегюрской теме и всему с нею связанному. Но Лангедокский цикл Хаецкой парит над всем прочим на недосягаемой высоте.

Столица Атлантиды в романе Ольги Елисеевой «Сын Солнца» выглядит в полном соответствии с известным рассказом Платона и одновременно как метрополия Критской цивилизации, отлично изученной усилиями археологов. У города, как говорится, «привлекательная внешность» — этакая аристократичная архаика. Но Елисеева умело показывает элементы нечеловеческого холода, воплощенной тьмы в облике древнейшего мегаполиса.

Образцами славяно-киевской фэнтези стал цикл романов Марии Семеновой о могучем богатыре Волкодаве: «Волкодав», «Право на