тенденциозную галиматью антисемитов и черносотенцев».
Поэтому факты, приводимые С. Мельгуновым в книге «На путях к дворцовому перевороту» в главе «Масоны», о роли русских масонов в подготовке Февральской Измены, приобретают особое значение. Эти акты приводит не русский «черносотенец», а русский «прогрессивный интеллигент», который сам признается, что раньше он не верил, что русское масонство ведет тайную подрывную работу против царской власти.
«В широких общественных и литературных кругах, — пишет С. Мельгунов, — так привыкли к фантасмагории о жидо-масонской интриге, которая творилась создателями всякого рода «Протоколов Сионских Мудрецов», что с недоверием относится к факту существования масонских организаций в дореволюционной России. Загадочное явление казалось мифом и легендой, и вдруг это оказывается действительностью. Такую метаморфозу испытал в эмиграции обозреватель «Сегодня» г. Вольский, прочитав новую книгу Щеголева «Охранники и авантюристы», в одной из глав которой воспроизводятся донесения кол. асессора Алексеева, посланного в 1910 году в Париж Департаментом полиции для изучения масонства и связей русских масонов с западно-европейскими братьями. Нашему обозревателю никогда не приходило в голову, что под «черносотенной романтикой», под всем этим «вздором» может оказаться реальная подкладка.
Прочитав еще воспоминания Бонч-Бруевича в «Звезде» о Кропоткине, автор нашел новое подтверждение того, чему раньше верилось с трудом. Значит, интерес Департамента полиции к масонским делам был не праздный и не случайный! То, что раньше встречалось с насмешкой, получило ныне серьезный смысл. Масонство оказалось «большой революционной силой».
Упорные уверения всех выдающихся и рядовых членов Ордена Р. И., что политические замыслы мирового масонства — это сплошной маниакальный бред антисемитов и черносотенцев достигли своей цели — усыпили бдительность и иерархов Православной Церкви и правящих кругов. В царствование Императора Николая II, мало кто придавал значения политической деятельности масонства и тех, кто, скрываясь в тени, руководил им.
Фанатическое доктринерство исключало возможность серьезной полемики. Идейная полемика отдельных направлений Ордена Р. И. между собой и представителей этих идейных направлений с представителями русского образованного общества, как метко сравнивает Андреевич в «Опыте фил. рус. литературы», всегда напоминала разговор турка с русским солдатом. Когда кончал говорить один, начинал говорить другой.
Но так как турок не понимал по-русски, а русский по-турецки, то никто из собеседников ничего не понимал. На протяжении всей своей истории Орден Р. И. вел всегда все идейные споры именно подобным образом.
Приходится ли после этого удивляться признанию Г. Федотова:
«Каждое поколение интеллигенции определяло себя по своему, отрекаясь от своих предков и начиная — на десять лет — новую эру.
Можно сказать, что столетие самосознания русской интеллигенции является ее непрерывным саморазрушением. Никогда злоба врагов не могла нанести интеллигенции таких глубоких ран, какие наносила себе она сама, в вечной жажде самосожжения».
И я сжег все, чему поклонялся, Поклонился всему, что сжигал.
«За «идеалистами» — «реалисты», за «реалистами» — «критически мыслящие личности» — народники тож, за народниками — марксисты — это лишь основной ряд братоубийственных могил».
У всякого фанатика, исповедующего ту или иную теорию коренного переустройства мира, всегда отсутствует чувство предустановленной гармонии, чувство меры.
Всякий фанатик напоминает мне одну знакомую даму, на которую, как говорится в народе, по временам «находило». Однажды я застал Марью Ивановну за тем, что она пыталась вставить кочергу в замочную скважину, которая имелась в двери, ведущей в ее комнату.
— Что Вы делаете, Марья Ивановна, — спросил я.
— Как что, — с негодованием ответила она, — неужели вы не видите?
— Вижу, но удивляюсь!
«ТЕОРЕТИЧЕСКИ РАЗДРАЖЕННОЕ СЕРДЦЕ»
Масоны — это прекраснодушные чудаки, разыгрывающие смешные обряды в своих ложах, полуманьяки, полуфантазеры. «Неудивительно, — пишет Г. Аронсон, в одной из четырех статей «Масоны в русской политике», напечатанных в 1959 г., в еврейской газете «Новое Русское Слово», — что многие краем уха слышавшие о масонах берут под сомнение самый факт их существования, во всяком случае не без недоумения встречают сообщения об их роли. — Как? Масоны? — говорят они. — Мы знаем в годы первой мировой войны о распутинской клике, имевшей связи при царском дворе, мы слышали о великих князьях и генералах, пытавшихся уговорить Двор пойти на компромисс с Государственной Думой. Широко известно было о политических домогательствах кадет, о выступлениях трудовиков и социал-демократов. В газетах мелькали имена ведущих русских политиков: А. И. Гучкова, П. Н. Милюкова. Но о масонах ничего не приходилось ни слышать, ни читать. Может быть, только о… «жидо-масонах», об этой фантасмагории, сочиняемой в черносотенной печати и в тайной полиции, над которой принято было смеяться?» И над которым всегда смеялись и издевались… Про всех членов Ордена Р. И. можно сказать то, что сказал следователь в «Преступлении и Наказании»: — «Тут книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце». И каждого отдельного настоящего русского интеллигента можно охарактеризовать так же словами, которыми Достоевский характеризует Шатова, как «одно из тех русских идеальных существ, которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит собой, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившихся на них и наполовину уже совсем раздавившем их камнем». Теоретически раздраженное сердце превращало русского интеллигента в тупого, беспредельного фанатика, который воображал, что он единственный, который съел самую прекрасную политическую и социальную идею, но жестокая правда состояла в том, что не он съел идею, а идея съела его. Фанатизм порождал крайнюю нетерпимость ко всем инакомыслящим, следствием которой были нескончаемые «идейные войны» между сторонниками разных европейских идей, ибо как метко выражался Ив. Солоневич, в их «уме свирепствовал кабак непрерывно меняющихся мод».Вот племя! всякий черт у них барон!
И уж профессор — каждый их сапожник!
И смело здесь и вслух глаголет он,
Как пифия, воссев на свой треножник!